Bible Commentaries
Евреям 9

стих 1

И первый завет имел. Апостол, ранее сказав в общем об упразднении ветхого завета, теперь особо обращается к обрядам. Замысел его в том, чтобы показать: всему, что было тогда в употреблении, положило конец пришествие Христово. Вначале он говорит, что в условиях ветхого завета имелось определенное правило отправления божественного культа, особо соответствовавшее тому времени. Затем из сравнения станет ясным, каковы были все предписанные в законе обряды. Некоторые кодексы гласят πρώτη σκηνή, первая скиния, но думаю, что слово «скиния» добавлено. Не сомневаюсь, что некий неученый читатель, увидев прилагательное без существительного, и по своему незнанию отнеся к скинии сказанное о завете, ошибочно добавил слово «скиния».

Весьма удивляюсь тому, что ошибка эта настолько усилилась, что греки с большим единогласием именно так и читают данное место. Однако необходимость вынуждает меня следовать древнему чтению. Ведь (Однако) апостол (как было уже сказано) говорил о ветхом завете, теперь же он переходит к обрядам, бывшим как бы его дополнениями. Итак, он хочет сказать, что все обряды Моисеева закона были частью ветхого завета. Они пахнут той же самой древностью и подлежат упразднению. Λατρείας многие понимают в винительном падеже множественного числа. Я же скорее соглашусь с теми, кто δικαιόματα λατρείας соединяют вместе. Ведь установления или обряды, которые евреи зовут חוקים, греки переводят какδικαιόματα. Смысл таков: с ветхим заветом был связан весь тот способ почитания Бога, который состоял из жертвоприношений, омовений и прочих символов, вместе со святилищем. Апостол называет его «земным святилищем», поскольку евреям еще не открылась небесная истина. Хотя скиния и была образом показанного Моисею первообраза, все же любое изображение отличается от самой вещи. Особенно там, где они соотносятся между собой как противоположные, что и справедливо в данном случае. Посему святилище само по себе было земным и по праву числится среди стихий мира. Однако оно также было и небесным по своему обозначению.

стих 2

Ибо устроена была скиния. Поскольку здесь апостол только вскользь затрагивает структуру скинии, не останавливаясь на ней больше, чем необходимо для его доказательства, я также намеренно воздержусь от его утонченного истолкования. Для нашей нынешней цели достаточно разделить скинию на три части. Из которых первая – преддверие для народа. Средняя обобщенно называется святилищем. А третья – внутреннее святилище, именуемое κατ’ έξοχήν, святое святых.

Что касается первого святилища, следующего за преддверием, то апостол говорит, что там имелся светильник и стол, на который клали хлеба. Однако он называет это место во множественном числе τά άγια. За ним следовала комната, именуемая святое святых, еще более отдаленная от взоров народа. Больше того, отделенная даже от священников, служивших в первом святилище. В то время как одна завеса скрывала первое святилище, другая удерживала священников от входа в святое святых. Апостол говорит, что был также θυμιατήριον, под которым я скорее разумею жертвенник для курения или благовоний, чем кадильницу. За ним располагались ковчег завета с покрышкой, два херувима, золотой сосуд, наполненный манной, жезл Аарона и две скрижали. Апостол описывает скинию ровно до этого места. Впрочем, говоря, что сосуд, куда

Моисей положил манну, и расцветший жезл Аарона находились в ковчеге с двумя скрижалями, апостол, кажется, противоречит священной истории, которая в Третьей Книге Царств (8:9) не сообщает, что в ковчеге было что-либо, кроме двух скрижалей. Но примирить эти два места весьма легко. Бог повелел, чтобы сосуд и жезл Аарона находились пред ковчегом свидетельства. Посему вероятно, что они вместе со скрижалями были помещены в ковчег. Когда же был выстроен храм, то все было расставлено на свои места. Действительно, история как о чем-то новом упоминает о том, что ковчег не содержал ничего, кроме двух скрижалей.

стих 5

О чем не нужно теперь. Поскольку ничто не может удовлетворить людское любопытство, апостол устраняет предлог для рассмотрения тонкостей, не связанных с его настоящей целью, дабы долгое обсуждение этих вещей не оборвало ход его мысли. Посему неуместно поступит тот, кто, пренебрегая увещеванием апостола, начнет дотошнее исследовать данный вопрос. В другом случае это, возможно, было бы уместно, но здесь вполне достаточно отнести сказанное к обсуждаемой апостолом теме. Хотя философствовать сверх положенного (что делают многие) не только бесполезно, но и весьма опасно. Кое-что из сказанного об устройстве скинии имеет очевидный смысл и способно к назиданию в вере, но следует проявить осмотрительность и трезвость, дабы не мудрствовать сверх того, что Господу угодно было нам открыть.

стих 6

При таком устройстве. Опустив все прочее, апостол приступает к рассмотрению того, о чем шел наибольший спор. Он говорит, что священники, приносящие жертвы, по обыкновению ежедневно входили в первую скинию. Но в святое святых ежегодно входил первосвященник с торжественным жертвоприношением. Отсюда он выводит, что при сохранении законнической скинии святилище оставалось закрытым, и вход в Царство Божие был открыт для нас лишь после ее упразднения. Мы видим: чтобы форма древней скинии научила иудеев, им следовало уповать не на нее, а на что-то другое. Значит, глупо поступают те, кто добровольно ставит себе преграду, удерживая тени закона. Πρωτην σκηνήνапостол использует здесь в ином смысле, нежели прежде. До этого он означал этим термином первое святилище, теперь же означает всю скинию. Она противопоставляется духовному святилищу Христову, о котором тут же следует упоминание. Апостол заявляет, что первая скиния пала ради нашего же блага, ибо ее упразднение открыло для нас ближайший доступ к Богу.

стих 7

За себя и за грехи неведения народа. Поскольку שגג по-еврейски означает «ошибаться», из этого слова производятשגגה, в собственном смысле означающий «заблуждение». Однако обобщенно это слово может относиться к любому греху. Действительно, мы грешим лишь тогда, когда сатана обманывает нас своими прельщениями. Апостол не имеет в виду простое неведение, скорее этим термином он охватывает также произвольные грехи. Однако, как было сказано, никакой грех не свободен от определенного заблуждения. Ведь, чтобы кто-то согрешил самым сознательным и добровольным способом, его с необходимостью должна ослепить похоть, мешающая правому суждению и даже приводящая к забвению себя и Бога. Люди никогда не идут сознательно на погибель, если ложь сатаны не запутывает их, отклоняя от правильного образа мысли.

стих 9

Она есть образ. По-гречески стоит παραβολή, и это имя, на мой взгляд, означает то же, что и άντίτυπον. Апостол разумеет, что эта скиния представляла собой образ, отвечающий первообразу. Ибо образ человека соотносится с самим человеком так, что, лицезрея первый, наш разум тут же обращается ко второму. Кроме того, апостол говорит, что это подобие относилось к настоящему времени, то есть, доколе имели силу внешние обряды, тем самым, ограничивая его употребление и продолжительность временем закона. Ибо сказанное означает то же, что и сразу же добавленная фраза: все обряды были установлены до времени исправления. Этому не мешает то обстоятельство, что апостол использует настоящее время, говоря, что жертвы приносятся именно сейчас. Ведь апостол обращается здесь к иудеям. Поэтому он приспосабливается к их восприятию, ведя речь так, словно сам является одним из приносящих жертвы. Дары же и жертвы отличаются между собой подобно роду и виду.

Сделать в совести совершенным. То есть, они не проникают в душу, дабы принести истинную святость. Другие вместо «освятить» переводят «сделать совершенным». Я не отвергаю этот вариант. Однако слово «освятить» на мой взгляд больше подходит к контексту. Далее, чтобы читатели лучше поняли мысль апостола, следует отметить противопоставление между плотью и совестью. Он отрицает, что законнические жертвы могли духовно или внутренне очистить приносящих. И в качестве причины указывает, что все эти обряды были плотскими, относящимися к плоти. Какую же пользу он тогда им отводит?

Обычно думают, что обряды были полезным детоводительством, отличающимся честностью и красотой. Но считающие так не вполне задумываются о смысле добавленных обетований. Посему их измышление следует полностью отбросить. Они неправильно и неискусно считают оправданиями плоти те действия, которые освящают и очищают одно только тело, в то время как апостол разумел под этим словом земные символы, не проникающие в душу. Ведь какими бы свидетельствами совершенной святости они ни были, саму эту святость они никак не содержали и не могли принести людям. Такими вспомоществованиями и надлежало вести ко Христу верующих, дабы те просили от Него то, что недоставало символам.

Но кто-нибудь спросит: почему апостол говорит о божественно установленных таинствах столь непочтительно и презрительно, как бы уничижая их силу. Он делает это потому, что отделяет их от Христа. Мы знаем, что, если оценивать обряды сами по себе, они, по словам Павла (Galatians 4:9) всего лишь немощные стихии мира. Говоря же овремени исправления, апостол намекает на пророчество Иеремии (Jeremiah 31:37). Ибо новый завет последовал ветхому, как бы являясь его исправлением. Апостол особо упоминает пищу, питие и прочие менее важные вещи, поскольку из малозначимости этих ритуалов можно надежнее вывести, сколь сильно отстоит закон от совершенства Евангелия.

стих 11

Но Христос ... придя. Теперь апостол выводит на свет истину, предзнаменованную установлениями закона, истину, отводящую от установлений и обращающую к себе людские взоры. Ведь верующие, что во Христе действительно явлено все, что оттенялось во времена закона, не остаются привязанными к теням, но обладают самим телом и несомненной истиной. Следует тщательно отметить те аспекты, в которых Христос сравнивается с древним первосвященником. Ранее апостол говорил, что только первосвященник ежегодно входил во святилище с кровью, приносимой им за людские грехи. Христос же имеет с ним то сходство, что один обладает достоинством и служением первосвященника, а отличается в том, что пришел после, принеся с Собой вечные блага, говорящие о вечности Его священства. Во-вторых, между древним первосвященником и нашим сходство в том, что оба они через святилище входят во святое святых. Но различие в том, что только Христос взошел на небеса через храм Собственного тела. То же, что лишь один раз в год святое святых открывалось для первосвященника для совершения торжественного умилостивления, туманно предзнаменовало единственное жертвоприношение Иисуса Христа.

Итак, принесение жертвы обще для них обоих, но земной приносил ежегодную жертву, Небесный же – вечную, действенную до скончания века. Обоим обще принесение крови, но сильно различается сама кровь, которая в случае Христа была не кровью животного, но Его собственной. Обоим обще умилостивление. Но законническое, будучи недейственным, повторялось ежегодно, а совершенное Христом имеет силу всегда, являясь для нас причиной вечного спасения. Таким образом, здесь весомо каждое отдельное слово. Перевод же некоторых: «Христос, присутствуя» – неверно отражает мысль апостола. Ибо он имел в виду, что после того, как левитские священники исполнили к означенному времени свое служение, на их место, как мы видели в седьмой главе, заступил Христос.

Будущие блага разумей здесь как блага вечные. Ведь подобно тому, как μέλλων καιρός противопоставляется τώ ένεστηκότι, будущие блага противопоставляются настоящим. Итог таков: священство Христово приводит нас в небесное царство Божие, и мы становимся причастниками духовной праведности и вечной жизни так, что уже неприлично желать чего-либо большего. Таким образом, один лишь Христос обладает тем, чем может удержать и утвердить нас в Самом Себе.

С большею и совершеннейшею. Хотя место это толкуется по-разному, я не сомневаюсь, что апостол подразумевает здесь Христово тело. Ибо, как некогда для первосвященника доступ в святое святых проходил через общее святилище, так и Христос вошел в небесную славу через Свое тело, поскольку, облекшись в нашу плоть и пострадав в ней, обрел Себе прерогативу являться ныне перед Богом в качестве нашего Посредника.

Во-первых, название святилища уместно и подходяще переносится на тело Христово. Ибо оно – храм, в котором обитает все божественное величие. Говорится, что Христос через Собственное тело проложил дорогу на небеса, поскольку в этом теле Он посвятил Себя Богу, был освящен ради истинной праведности, приготовил Себя для совершения жертвы. Наконец, поскольку Он уничижил Себя в нем, пойдя на крестную смерть, Отец превознес Его, дав Ему имя выше всякого имени, перед которым должно преклонится всякое колено. Итак, Христос через Собственное тело взошел на небеса, и поэтому ныне восседает одесную Отца. Потому Он и ходатайствует за нас на небе, что, облекшись в нашу плоть, посвятил ее в храм Богу Отцу, и освятил Себя в ней, дабы, совершив очищение грехов, обрести для нас вечную праведность.
Однако может показаться удивительным, что апостол отрицает принадлежность тела Христова таковому устроению. Ведь оно несомненно было создано из семени Авраама и подвержено смертным мукам. Отвечаю: здесь идет речь не о субстанции тела, не о его качествах, а о духовной силе, проистекающей от него к нам. Насколько плоть Христова является животворящей и небесной пищей для окормления наших душ, насколько кровь Его – духовное питие и наше омовение, в них нельзя вообразить ничего земного или относящегося к стихиям мира. Затем, будем помнить: это сказано в сравнении с ветхой скинией, составленной из дерева, меди, кожи, разных тканей, золота и серебра, то есть – из мертвых вещей. Плоть же Христова, будучи живым и духовным храмом, дышит божественной мощью.

стих 12

И не с кровью козлов. Все это указывает на следующее: принадлежащее Христу настолько превосходно, что заслуженно обращает в ничто все образы закона. Ибо сколь ценной была бы кровь Христова, если бы присовокуплялась крови животных? Каким было бы умилостивление, совершенное в Его крови, если бы законнические очищения сохранили свою силу? Итак, как только вперед выходит Христос с плодами Своей смерти, все образы с необходимостью должны исчезнуть.

стих 13

Ибо если кровь тельцов. Это место дало многим повод для заблуждения, поскольку они не подумали о том, что речь идет о тайнах, имеющих духовное значение. Очищение плоти они толкуют как очищение действительное только среди людей. Подобно тому, как у нечестивых имеются свои очищения, изглаживающие позор за совершенные преступления. Это толкование полностью противно благочестию. Ибо обетованиям Божиим будет нанесено оскорбление, если мы ограничим их воздействие только зсмными вещами. Приходит на память фраза из Моисея: когда жертва принесена по правилам, беззаконие изглаживается. А это – несомненно духовное учение веры. Кроме того, поскольку все жертвы предназначались для того, чтобы привести ко Христу, как во Христе содержится вечное спасение души, так и жертвы были истинными свидетельствами этого спасения. Итак, что хочет сказать апостол, упоминая об очищении плоти? Он разумеет его символическим или сакраментальным в следующем смысле: если кровь животных была символом очищения и очищала сакраментальным образом, то кольми паче Сам Христос, будучи истиной, не только удостоверяет очищение внешним обрядом, но и на деле дает его человеческой совести? Посему доказательство исходит от символов к самой означаемой вещи. Ведь действенность самой вещи сильно превосходит действенность всех ее символов.

стих 14

Духом Святым. Теперь апостол ясно показывает, чем надо оценивать смерть Христову. Не внешним ее проявлением, а силою Духа. Ведь Христос пострадал как человек, но чтобы смерть Его была для нас спасительной, она черпала силу от действенности Духа. Ибо жертва вечного умилостивления была более чем человеческим делом. И апостол зовет Дух вечным, давая понять: вечным является сотворенное Им примирение. Говоря о Христовой непорочности, он намекает на законнические жертвы, которые не должны были быть ущербными и содержать порок. Однако апостол хочет сказать, что один лишь Христос – законная и пригодная жертва для умиротворения Бога. Ведь в других жертвах всегда можно было найти недостаток: поэтому и говорилось ранее, что завет закона не был άμεμπτον. Единственная же жертва Христова содержала в себе лишь высшее совершенство.

Под мертвыми же делами разумей или те, что производят смерть, или же те, которые являются плодами смерти. Поскольку жизнь души – это наше соединение с Богом, люди, отчужденные от Бога через грех, воистину считаются мертвыми. Также следует отметить цель очищения: чтобы нам служить Богу. Ибо Христос омывает нас не для того, чтобы мы осквернялись новыми нечистотами, но чтобы наша чистота служила божественной славе. Кроме того, апостол учит, что от нас не может исходить ничего угодного Богу, доколе мы не очищены Христовой кровью. Поскольку до примирения мы – враги Бога, наши дела также Ему ненавистны. Так что начало законного богопочитания заключается в примирении. Наконец, поскольку никакое дело не чисто и не свободно от пятен до такой степени, чтобы самостоятельно угождать Богу, необходимо очищение Христовой кровью, стирающее все его пятна. Здесь также видно изящное противопоставление мертвых дел и живого Бога.

стих 15

И потому Он есть ходатай нового завета. Апостол заключает, что больше нет нужды в другом священнике, поскольку в новом завете эту роль исполняет Христос. Он не для того отстаивает за Христом честь Посредника, чтобы вместе с Ним оставить и других, но заявляет, что, когда Христу было вверено служение, все прочие посредники упразднились. И дабы лучше это показать, апостол вспоминает о том, каким образом Христос исполнил служение Посредника, а именно: посредством Своей смерти. Если же это качество открывается в одном лишь Христе, оно отсутствует у всех прочих. Отсюда следует, что Он один заслуженно является нашим Посредником.

Кроме того, апостол упоминает о силе и следствии Его смерти, говоря об уплате цены за грехи, которые во время предыдущего завета не могли изгладиться кровью животных. Этими словами он хочет отвадить иудеев от закона и привести их ко Христу. Ведь если закон немощен настолько, что любые употребляемые им средства для очищения грехов не дают того, что в них изображается, кто будет полагаться на них как на надежное прибежище? Одно это должно достаточно побудить их желать исправления закона. Ибо в условиях закона они с необходимостью оставались бы в вечной тревоге. Напротив, приходя ко Христу и имея в Нем полное искупление, мы больше не должны ни о чем беспокоиться.

Итак, апостол этими словами ослабляет закон, дабы иудеи перестали на него уповать. Он учит их полагаться на Христа, поскольку в Нем открывается все, что можно пожелать для умиротворения совести. Если же кто спросит: разве отцам не отпускались их грехи во времена закона? – надо вспомнить о ранее найденном решении: грехи отпускались, но по благодеянию Христову. Значит, относительно внешних очищений иудеи всегда оставались в состоянии вины. Поэтому Павел (Colossians 2:14) говорит, что закон был враждебным для нас рукописанием. Ведь грешник, выходя вперед, исповедуя свой грех перед Богом, и принося в жертву невинное животное, тем самым признавал себя достойным вечной смерти. Но тогда, что еще производила его жертва, кроме того, что ею он как бы давал расписку в собственной смерти? И люди лишь тогда упокаивались относительно отпущения своих грехов, когда начинали взирать на Христа. Но коль скоро отпускает грехи только взгляд на Иисуса, отцы никогда не обрели бы избавления, если бы основывались на законе. Давид возвещает: блажен человек, которому не вменяются грехи (Psalms 31:2). Но чтобы стать причастником подобного блаженства, надо, оставив закон, обратить взор на Иисуса Христа. И если человек привязан к закону, он никогда не избавится от собственной вины.

Призванные к вечному наследию. Завет, заключенный с нами Богом, нацелен на то, чтобы мы, получив усыновление, стали наследниками вечной жизни. Апостол учит, что все это мы обретаем по Христову благодеянию. Отсюда явствует, что во Христе содержится исполнение завета. Обетование наследия означает здесь обетованное наследие. Апостол как бы говорит: обетование вечной жизни состоит в том, что мы не можем наслаждаться ей иначе, как через смерть Христову. Жизнь была некогда обещана отцам, с начала мира наследие детей Божиих было тем же самым. Однако в обладание им мы входим только тогда, когда нам предшествует Христова кровь. Апостол говорит о призванных, дабы острее уколоть иудеев, бывших причастниками этого призвания. Ибо получить познание Христа – весьма редкая благодать. Посему тем более следует опасаться того, что наши души, презрев столь бесценное сокровище, станут блуждать где-нибудь еще.

Призванных некоторые понимают здесь как избранных. Но, на мой взгляд, неправильно. Ведь апостол учит здесь тому же, о чем сказано в Romans 3:25: праведность и спасение обретены Христовой кровью, но принимаются нами через веру.

стих 16

Ибо, где завещание. Одно это место является достаточным свидетельством того, что послание не было написано на еврейском. Ибо ברית по-еврейски означает договор, а не завещание. Но, поскольку у греков διαθέκη имеет оба значения, апостол, намекая на второй смысл, говорит, что обетования становятся законными и действительными лишь в том случае, когда запечатлены Христовой смертью. Он доказывает это из общего права составления завещаний, действие которых приостановлено до смерти завещателя.

Хотя кажется, что апостол опирается на весьма нетвердый довод, и сказанное им можно без труда опровергнуть. Ведь Бог во времена закона не составлял завещания, а заключил с древним народом договор. Таким образом, ни сама вещь, ни ее название не приводят к выводу о необходимости Христовой смерти. Ведь если апостол выводит необходимость смерти Христа, ссылаясь на природу самой вещи, и говорит, что завещание действительно только после смерти завещателя, – возражение очевидно. ברית (термин, которым Моисей пользуется повсеместно) – это договор, заключаемый между живыми, и о нем нельзя думать что-либо еще. Если же апостол ссылается на название, то просто (как было сказано) намекает на двусмысленность греческого слова. Посему он особо настаивает на сути дела. И этому не мешает то обстоятельство, что Бог заключил с народом договор. Ведь этот договор был подобен завещанию, поскольку вводился в действие через пролитие крови. Надо придерживаться следующей аксиомы: Бог никогда не использует символы необдуманно или без причины. Однако Бог утвердил завет закона через пролитие крови. Значит, это было не соглашение между живыми, но завещание, требующее смерти.

Далее, особенность завещания состоит в том, что оно обретает силу с момента смерти. И если подумать, то апостол рассуждает, опираясь на суть, а не на слова. Затем, если подметить, что он считает очевидным положение: Бог ничего не устанавливает напрасно, – то отрывок не доставит значительных трудностей.
Если кто возразит, что язычники освящали договоры жертвами в ином смысле, признаю, что это – так. Но Бог не заимствовал обряд жертвоприношения из обычаев язычников. Скорее все языческие жертвы опорочились и выродились, хотя и брали начало от божественных установлений. Посему следует всегда вспоминать о том, что завет Божий, заключенный через кровь, уместно сравнивать с завещанием, поскольку природа того и другого одинакова.

стих 18

Почему и первый. Отсюда явствует, что речь идет о сути, а не о словах, даже если апостол и приспособил к своей выгоде фразу из языка, на котором писал. Подобно тому, как кто-нибудь, рассуждая о том же завете Божием, по-гречески часто называемом μαρτυρία, среди прочего восхвалит и добродетель мученичества. Воистину μαρτυρία есть то, о чем ангелы свидетельствуют с неба, что имеет столько свидетелей на земле, а именно: всех святых пророков, апостолов и великий сонм мучеников, то, поручителем чего вызвался быть Сам Сын Божий. Никто не увидит в такой речи ничего глупого. Однако же смысл еврейского слова תעודה ни о чем таком не говорит. Но поскольку сказано лишь то, что согласно с самой вещью, не стоит сильно привязываться к смыслу термина. Посему апостол и говорит, что ветхий завет был освящен кровью. Отсюда он выводит: уже тогда людей научили тому, что завет может быть твердым и действенным только при посредничестве смерти. Ибо апостол отрицает, что пролитие тогда крови животных имело силу подтвердить вечный завет.

И чтобы лучше это понять, следует отметить почерпнутый из Моисея обряд окропления. Во-первых, апостол говорит об узаконении завета. Не потому, что изначально он содержал в себе нечто мирское, но потому, что нет ничего святого, чего бы люди не осквернили собственной нечистотой, если Бог не воспрепятствует этому, совершив всеобщее обновление. Посему посвящение совершается ради людей, которые одни в нем и нуждаются. Апостол добавляет: окроплению подверглась скиния со всеми сосудами, и даже сама книга. И этот обряд учил тогдашний народ тому, что Бога можно спасительно искать и правильно почитать лишь тогда, когда вера непрестанно взирает на посредствующую завету кровь. Ведь величие Божие заслуженно вызывает у нас страх. И путь к нему – не что иное, как гибельный лабиринт, доколе мы не обретаем уверенность в том, что Бог умиротворен Христовой кровью, и та же кровь открывает нам надежный доступ к Богу. Все культы являются порочными и нечистыми, доколе их не очистит окропление Христовой кровью. Ибо святилище было неким видимым образом Бога, а сосуды служения, предназначенные для правильного богопочитания, были символами истинного культа. Если же ничто из этого без крови не приносило народу спасение, то легко заключить: там, где Христос не является с Собственной кровью, у нас нет дела с Богом. Так и само учение, хотя и выражает неизменную волю Божию, не будет для нас действенным, если не освящено кровью. И об этом еще лучше говорит само употребляемое слово. Знаю, что другие толкуют иначе. Для них скиния – это тело Церкви, а сосуды – отдельные верующие, служением которых пользуется Бог. Но сказанное мною больше подходит контексту. Ибо всякий раз как надо было призвать Бога, люди обращались к святилищу. Общеизвестно выражение: войти во храм – это предстать пред лице Господне.

стих 20

Это кровь завета, который заповедал. Если это – кровь завета, то ни завет не действителен без крови, ни кровь не изглаживает грехи без завета. Посему необходимо и то, и другое соединить вместе. Мы видим, что символ был дан только после изложения закона. Ибо какое может быть таинство, если ему не предшествует слово? Посему символ – это некая добавка к слову. Отметь, что слово не нашептывается здесь магическим заклинанием, но произносится громко. И поскольку сказанное предназначается народу, слова завета так и гласят: который заповедал вам Бог. Значит, извращение, нечестивое искажение таинства имеется там, где никто не слышит изложение заповеди, представляющее собой душу таинства. Так что паписты, отрывающие от символов истинное разумение вещей, удерживают за собой лишь мертвые стихии.

Данное место учит: все обетования Божии лишь тогда полезны для нас, когда их удостоверяет Христова кровь. То же, что по словам Павла (2 Corinthians 1:20) все обетования Божии во Христе: да и аминь, – связано с тем, что Его кровь подобно печати выгравирована в наших сердцах. Когда мы не только слышим говорящего Бога, но и видим Христа, приносящего Себя в залог сказанного. Если бы нам на ум пришла мысль, что все читаемое нами написано не чернилами, а кровью Сына Божия, что во время проповеди Евангелия вместе с голосом проповедника каплет Его священная кровь, наше внимание и почтение сильно увеличились бы. И символом этого было упоминаемое Моисеем окропление. Хотя здесь сказано больше, чем выражено словами. Ибо не книга, а народ, по его рассказу, подвергся окроплению. Не называет он ни козлов, ни шерсть червленую, ни иссоп. Что касается книги, то, хотя окропление ее нельзя доказать ясно, все же вероятное предположение основано на том, что Моисей после освящения вынес ее перед людьми, причем, с целью подчинить народ Богу торжественным обрядом. Касательно же остального, мне кажется, что апостол смешивает разные умилостивления, имевшие одинаковый смысл. И в этом нет ничего глупого, поскольку он рассматривает общий вопрос об очищении ветхого завета, совершаемого через кровь. То же, что окропление совершалось через иссоп и червленую шерсть, без сомнения изображает таинственное окропление Святым Духом. Мы знаем, что иссоп обладает особой действенностью по очищению. Так и Христос пользуется Духом как орудием окропления для омовения нас Своей кровью, когда внушает нам серьезное покаянное чувство, когда выжигает порочную похоть плоти, когда окунает нас в драгоценную краску Своей праведности. Ведь Бог установил все это вовсе не без причины. На это же намекает Давид (Psalms 50:9) говоря: Господи, окропи меня иссопом, и буду чист. Сказанного достаточно тем, кто расположен к здравому философствованию.

стих 22

Да и все почти. Говоря «почти», апостол, кажется, намекает на то, что некоторые вещи очищались по-другому. Действительно, евреи часто омывали себя и другие нечистые предметы водою. Однако и сама вода получала силу омовения от жертв. Так что апостол истинно возглашает, что без крови не бывает прощения. Значит, нечистота будет вменяться до тех пор, покуда не очистится жертвою. Подобно тому, как вне Христа нет ни чистоты, ни спасения, так и без крови нет ничего чистого или спасительного. Ибо Христа ни в коем случае нельзя отделять от Его жертвы и смерти. Но апостол просто хочет сказать, что этот символ употреблялся почти всегда. И если когда-либо происходило очищение, оно совершалось через кровь. Ибо все обряды неким образом заимствовали силу из общего умилостивления. И хотя не каждый представитель народа окроплялся кровью (ибо как небольшая порция крови могла быть достаточной для окропления такого множества?), все же очищение приходило одновременно ко всем. Значит, слово «почти» означает то же, как если бы апостол сказал: этот обряд употреблялся весьма часто, его редко опускали при очищениях. Толкование же Златоуста, думавшего, что так отмечается слабость священнодействий, представлявших собой одни лишь образы, чуждо смыслу апостола.

Не бывает отпущения. Таким образом, людям запрещено лицезрение Бога. Поскольку Он по праву оскорблен ими всеми, у людей нет причин надеяться на какое-либо благоволение Божие, доколе Бог не будет умилостивлен. Далее, основание для умилостивления одно – пролитие крови. Посему нельзя надеяться на какое-либо отпущение грехов без принесения Богу крови. А это происходит тогда, когда мы верою прибегаем к смерти Христовой.

стих 23

Образы небесного. Дабы кто не возразил, что кровь, освятившая ветхий завет, была иной, апостол упреждающе говорит: не удивительно, если святилище, бывшее земным, освящалось жертвами животных. Ибо между очищением и самими очищаемыми вещами всегда имеется соответствие. Небесный же первообраз, о котором идет речь, надо было освящать совершенно другим способом. Здесь не может быть места для козлов и тельцов. Отсюда следует, что необходима смерть Завещателя. И смысл таков: поскольку в законе имелись лишь образы духовных вещей, обряд умилостивления также был плотским и, так сказать, иносказательным. Коль скоро же небесный первообраз не допускает ничего земного, он требует крови иной, нежели кровь животных, отвечающей его превосходству. Таким образом, для истинного освящения завета необходима смерть Завещателя. Небесным апостол называет здесь духовное Царство Христово, имеющее твердое откровение истины. А лучшие жертвы означают единственную жертву, именуемую во множественном числе ради полноты антитезиса.

стих 24

Ибо Христос. Подтверждение предыдущего предложения. Апостол говорил об истинном святилище, то есть, о небесном. Теперь он добавляет, что туда вошел Христос, а это требует соответствующего подтверждения. Святым апостол называет святилище. Нерукотворенным же оно зовется потому, что не должно числиться среди творений, подверженных тлению. Под небом же апостол имеет в виду не видимое небо, на котором сияют звезды, но славу Царства Божия, превосходящую все небеса. Ветхое святилище он называет άντίτυπον истинного, то есть, духовного, поскольку все внешние образы словно в зеркале представляют то, что иначе не воспринимаемо телесным чувством. Тем же словом порою пользуются греческие писатели, рассуждающие о наших таинствах. Причем – разумно и уместно, поскольку всякое видимое таинство есть образ невидимых вещей.

Чтобы предстать ныне за нас. Так некогда левитский священник от имени народа представал пред лицом Божиим, но только как бы будучи в образе. Во Христе же имеется твердая истина и полное исполнение изображаемого. Ведь ковчег был символом божественного присутствия. Но Христос воистину является пред лицо Божие и предстоит перед Богом, вымаливая для нас благодать. Так что у нас больше нет причины избегать божественного судилища, где находится наш добрый Заступник, верность и опека Которого хранит нас и бережет. Христос уже тогда был нашим Заступником, когда жил на земле. Но нашей немощи была оказана и та уступка, что для исполнения служения Ходатая Ему пришлось взойти на небо. Таким образом, всякий раз как упоминается о Его восшествии на небеса, мы должны вспоминать о пользе этого действия. Христос предстоит там Богу, чтобы защитить нас Своим заступничеством. Итак, глупо и неуместно спрашивают некоторые, всегда ли предстоял Христос, поскольку апостол рассуждает здесь только о ходатайстве, ради которого Христос вошел в небесное святилище.

стих 25

И не для того, чтобы многократно. Итак, какой же Христос священник, – спросит кто-нибудь, – если Он не приносит жертвы? Отвечаю: служение и должность священника не требуют постоянного принесения жертв. Ведь и в законе отдельным жертвам отводились определенные дни в году, а ежедневные жертвы имели установленные утренние и вечерние часы. Поскольку же единственная жертва, однажды принесенная Христом, имеет силу всегда, являясь вечно в отношении действенности, не удивительно, если ее никогда не исчезающая сила подкрепляет вечное священство Христово. Здесь апостол снова показывает, в чем и каким образом Христос отличается от левитского священника. О святилище уже говорилось прежде. Но одно отличие имеется также в роде жертвоприношения. Ведь Христос принес Самого Себя, а не бессловесное животное. Другое отличие состоит в том, что жертва эта не повторяется, хотя во времена закона жертвы повторялись почти непрестанно.

стих 26

Иначе надлежало бы. Апостол показывает, какой последует абсурд, если мы не будем довольствоваться единственным жертвоприношением Христовым. Он делает вывод, что тогда Ему надлежало бы умирать часто, поскольку смерть всегда соединена с жертвою. А эта мысль самая глупая из всех. Итак, отсюда следует, что сила этой единственной жертвы вечна, простираясь на все века. Апостол говорит «от начала мира», поскольку во все века имелись грехи, нуждавшиеся в умилостивлении. Значит, если бы жертва Христова не была тогда действенной, никто из отцов не получил бы спасения. Поскольку отцы сами по себе подлежали гневу Божию, у них отсутствовало бы средство избавления, если бы Христос, пострадав однажды для обретения благодати Божией для людей, не страдал бы от начала и до конца мира. Значит, если мы не ожидаем множества смертей, будем довольствоваться этой единственной жертвой.

Отсюда явствует, сколь глупо то различение, утонченностью которого льстят себя паписты, говоря, что крестная жертва Христова была кровавой, а жертвоприношение мессы, ежедневно, по их вымыслу, приносимое Богу, бескровно. Ведь если эта тонкая уловка имеет силу, Дух Божий надо обвинить в несмышлености, поскольку Ему эта уловка на ум не пришла. В то время как апостол считает не подлежащим сомнению: без смерти не бывает никакой жертвы. Меня не смущает, что древние отцы писали противоположное. Ибо не во власти людей изобретать себе любые угодные им жертвы. Незыблема аксиома, установленная Святым Духом: жертва не изглаживает грехи там, где не проливается кровь. Посему – дьявольское измышление говорить о том, что Христос часто приносится в жертву.

Однажды, к концу веков. Концом веков апостол называет то, что в Galatians 4:4 зовется полнотою. Ибо она – некоторая зрелость времен, установленная Богом в Его вечном декрете. Так устраняется повод для любопытства, дабы люди не дерзали допытываться, почему нечто происходит не так быстро, почему в этом веке, а не в другом. Ибо нам подобает довольствоваться тайным советом Божиим, основание которого понятно для Него, хотя и не ясно для нас. В итоге, апостол хочет сказать, что смерть Христова была своевременной. Ведь именно с этой целью послал Его в мир Бог Отец, законно управляющий и всеми вещами и самими временами, коль скоро их череду обустраивает Его наивысшая, хоть и сокрытая от нас премудрость. Кроме того, эта полнота противопоставляется предыдущему несовершенству времен. Ибо Бог для того держал древний народ в состоянии ожидания, чтобы тот мог легко заключить: еще не настала пора законченности и совершенства. Посему в 1 Corinthians 10:11 Павел и говорит, что конец веков выпал на нашу долю. Этим он хочет сказать, что Царство Христово дало всем вещам полное завершение. Если же полнота времен наступила тогда, когда Христос явился для умилостивления грехов, Его ужасно оскорбляют те, кто хочет обновить совершенную жертву, будто смерть Христова не усовершила собою все. Итак, Христос явился однажды, поскольку, если бы это повторилось дважды или трижды, у первой жертвы имелся бы какой-то недостаток, противоречащий полноте времен.

Для уничтожения греха. Это согласуется с пророчеством Даниила (9:14), в котором обещается запечатление и упразднение беззаконий, а затем указывается на конец жертв. Ибо, зачем еще жертвы, если преступления уничтожены? Далее, уничтожение состоит в том, что грехи уже не вменяются тем, кто прибег к Христовой жертве. Хотя нам ежедневно надо испрашивать о прощении, коль скоро мы каждый день провоцируем божественный гнев, все же, поскольку с Богом мы примиряемся лишь через залог единственной Христовой смерти, справедливо говорится об уничтожении через нее греха.

стих 27

И как человекам. Смысл таков: поскольку со дня смерти человека мы терпеливо ожидаем судный день, ибо это – общий закон природы, против которого не подобает восставать, почему бы нам не менее терпеливо ожидать второго Христова пришествия: ведь, если для людского мнения большой промежуток времени ничем не умаляет надежду на блаженное воскресение, сколь абсурдно было бы меньшую честь воздавать Христу? Но мы воздаем Ему меньшую честь, если призываем ко второй смерти, хотя Он уже навечно умер в первой. Если же кто возразит, что некоторые люди умирали дважды, как Лазарь и ему подобные, ответ готов: апостол рассуждает здесь об обычном состоянии людей, не учитывая, что от этого закона свободны те, кого избавит от тления неожиданная перемена. Ведь он имеет в виду только тех, кто, пребывая во прахе, долго ожидает искупления своих тел.

Во второй раз явится. Апостол настаивает на одном: мы не должны беспокоиться пустыми желаниями новых ложных умилостивлений, поскольку нам более чем достаточно единственной смерти Христовой. Посему он говорит, что Христос однажды явился с жертвою для очищения грехов, а во втором пришествии ясно покажет действенность Своей смерти. Ибо грех больше не будет иметь силу вредить. Поднимать грехи – это посредством принесения удовлетворения избавлять от вины согрешивших.

Под многими апостол имеет в виду всех, как и в Romans 5:15. Несомненно, что не все получают пользу от Христовой смерти, но это происходит потому, что им мешает собственное неверие. Хотя здесь не уместно было бы поднимать этот вопрос. Ведь апостол говорит не о том, сколь немногим, или, сколь многим помогает Христова смерть, но просто хочет сказать, что умер Христос не за Себя, а за других. Итак, многих он противопоставляет одному.

Но что значат слова о том, что Христос повторно придет без греха? Некоторые толкуют грех как умилостивление или умилостивительную жертву, как в Romans 8:3 и 2 Corinthians 5:21, и во многих местах у Моисея. Но (на мой взгляд) апостол хотел сказать нечто более выразительное. А именно: Христос, придя, покажет, сколь истинно Он изгладил грехи, так что уже не будет нужды умилостивлять Бога новой жертвой. Он как бы говорит: когда мы придем на судилище Христово, то поймем, что в Его смерти нет ничего недостающего. Сюда же относится и следующая фраза: во спасение Его ожидающих. Другие связывают слова иначе: ожидающих Его во спасение. Но первый смысл подходит больше. Апостол хочет сказать: те, кто спокойно уповает на Христа, почувствуют от Его смерти полное спасение. Ведь ожидание относится к настоящему времени. И Писание приписывает его всем верующим (1 Thessalonians 1:10). Они ожидают пришествие Господне, дабы Тот отделил их от нечестивых, для которых упоминание о Нем страшно. Но поскольку теперь апостол призывает нас уповать на единственную Христову жертву, он зовет ожиданием Христа то состояние, когда мы, довольствуясь единственным искуплением, уже не ищем новые вспомоществования.