Bible Commentaries
Колоссянам 2

стих 1

Желаю, чтобы вы знали. Апостол свидетельствует о своей любви к колоссянам, дабы вызвать к себе большее доверие и укрепить свой авторитет. Ибо мы охотнее верим тем, о ком знаем, что они усердствуют о нашем спасении. И то, что апостол беспокоился о колоссянах перед лицом смерти, то есть, когда его жизнь подвергалась угрозе, – признак весьма редкостной любви. Чтобы еще лучше выразить пылкость своей заботы, апостол употребляет слово «битва». Эразм дал перевод «попечение». И я его не отвергаю. Однако следует отметить точное значение греческого слова: άγώνупотребляется там, где речь идет о состязании. И тем же самым доводом апостол доказывает, что его служение относится и к колоссянам. Ибо почему еще он столь горячо заботится об их спасении, если не потому, что апостол язычников должен любить и лелеять даже неизвестных ему людей? Поскольку же обычно люди не любят тех, кого не знают, Павел принижает знание, обретаемое через личную встречу, говоря: «и ради всех, кто не видел лица моего в плоти». Ибо между рабами Божиими присутствует иное, не плотское взаимное лицезрение, внушающее им любовь друг ко другу.

Коль скоро согласно общему мнению Первое Послание к Тимофею было написано в Лаодикии, некоторые упомянутую Павлом Лаодикию считают городом Галатии, в то время как другая Лаодикия была метрополией Фригии Пакатианы. Однако на мой взгляд более вероятно, что подобное надписание Первого Послания к Тимофею ошибочно, о чем будет сказано в своем месте.

стих 2

Дабы утешились. Теперь апостол говорит о том, чего именно он желает для колоссян, и показывает истинность своего апостольского к ним чувства. Он утверждает, что желает только того, чтобы колоссяне были соединены в вере и любви. Этим Павел показывает, что, взвалив на себя столь горячую заботу о колоссянах и остальных, он руководствовался вовсе не превратным рвением (которым отличаются некоторые), а тем, что именно этого требовал (Эти слова были добавлены уже в 1551 году. Первый вариант был проще: поэтому не превратное рвение … здесь имеет место.) его долг.

Утешение понимается здесь как истинное спокойствие, в котором пребывают души. И апостол утверждает, что причастниками этого спокойствия можно стать лишь при условии соединения в вере и любви. Отсюда явствует, где именно находится наивысшее благо, и в чем конкретно оно состоит, а именно: оно имеет место тогда, когда мы, соглашаясь друг с другом в одной вере, соединены друг с другом также взаимными узами любви. Вот в чем незыблемая радость благочестивой души, вот в чем блаженная жизнь. И, восхвалив любовь, исходя из ее результата – из того, что она наполняет души благочестивых истинной радостью, – апостол одновременно указывает и на ее причину, говоря: для всякой полноты разумения. Ибо узами святого единства служит истина Божия, когда все мы в согласии ее принимаем. А мир и согласие с людьми проистекают именно из этого источника.

Богатства совершенного (несомненного) разумения. Коль скоро многие, довольствуясь лишь слабым вкушением истины, обладают только смутным и нестойким знанием, апостол подчеркнуто говорит о богатстве разумения, подразумевая под этим словом полное и ясное восприятие этой истины. Одновременно он призывает колоссян по мере данного им разумения также преуспевать и в любви. Употребив же слово «несомненного», Павел отличает веру от простого мнения. Ибо Бога познает лишь тот, кто не сомневается и не колеблется, но имеет твердое убеждение. Это постоянство и незыблемость Павел часто называет πληροφορίαν. Этим словом он пользуется и здесь, всякий раз соединяя его с верой. Так что полноту также нельзя отделить от веры, как свет и тепло от солнца. Поэтому воистину дьявольской является догма схоластов, которая, устраняя убежденность, ставит на ее место так называемое моральное предположение.

Для познания тайны. Эту фразу надо читать как дополнение. В ней апостол объясняет, в чем заключается упомянутое им знание. Оно – не что иное, как познание благовестия. Лжеапостолы также выдают свои измышления за мудрость. Но Павел привязывает детей Божиих к одному лишь Евангелию, дабы они не желали знать чего-то большего.

Уже было сказано о том, почему апостол называет Евангелие тайной. Однако здесь мы также узнаем, что благовестие воспринимается лишь верой, а не разумом или человеческим остроумием, ибо, в противном случае, оно останется совершенно от нас сокрытым. Тайну же Божию я толкую здесь в пассивном смысле, как тайну, в которой открывается Бог. Ибо апостол тут же добавляет: и Отца и Христа, – имея в виду, что Бога можно познать только во Христе, как и, наоборот, Отца всегда познают там, где познается Христос. Иоанн утверждает и то, и другое в 1-м Послании, 2:23: имеющий Сына имеет и Отца, а не имеющий Сына и Отца не имеет. Поэтому всякий считающий, что знает о Боге что-либо вне Иисуса Христа, вместо Бога воображает себе только идола. Как и наоборот, не знает Христа тот, кто не приходит через Него к Отцу и не принимает в Нем всего Бога.
Кроме того, это место примечательно в отношении доказательства божества Христова и Его единосущия с Отцом. Ибо, прежде сказав о познании Бога, апостол тут же относит его как к Сыну, так и к Отцу. Отсюда следует, что Сын является тем же самым Богом, что и Отец.

стих 3

в Котором сокрыты. Фраза, в которой апостол имеет в виду либо все сказанное ранее о познании тайны, либо только Иисуса Христа. И хотя между этими двумя толкованиями различие небольшое, второе из них нравится мне больше и более распространено. Итак, смысл заключается в том, что во Христе сокрыты все сокровища премудрости и знания. Апостол хочет сказать, что мы мудрствуем совершенно лишь тогда, когда познаем Иисуса Христа, и что желать познать что-либо вне Христа – чистое безумие. Коль скоро Отец полностью открыл Себя во Христе, тот, кто хочет быть мудрым, не довольствуясь одним Христом, хочет быть мудрым помимо Бога. Если же отнести эту фразу к тайне, смысл будет таким: вся премудрость благочестивых заключена в Евангелии, посредством которого Бог открывается нам в Своем Сыне. Сокровища же апостол называет сокрытыми, поскольку они не выделяются внешним блеском, но как бы мерцают нам, скрываясь под смирением креста и презренной простотой. Ибо проповедь креста всегда (как мы видели в Послании к Коринфянам) есть глупость для мира.

Между премудростью же и разумением я не вижу большого различия и думаю, что здесь имеет место повтор, способствующий усилению смысла. Апостол как бы говорит: нигде больше нельзя найти никакого знания, никакой образованности, никакого учения и никакой мудрости.

стих 4

Это говорю я для того, чтобы кто-нибудь. Коль скоро (как мы увидим впоследствии) человеческие измышления имеют вид мудрости, благочестивые должны быть заранее убеждены в том, что познания Христа вполне и более, чем достаточно. Действительно, этот ключ запирает дверь перед всеми превратными заблуждениями. Почему еще люди связались со столькими нечестивыми мнениями, со столь большим идолопоклонством, с таким большим количеством глупых умствований, если не потому, что, презрев простоту благовестия, дерзнули пожелать чего-то более высокого? Итак, всякое заблуждение, царящие в папстве, следует приписывать неблагодарности, состоящей в том, что, не довольствуясь одним Христом, паписты присягнули чуждым учениям. Так что в Послании к Евреям, увещевая верующих не увлекаться чужыми и новыми учениями, апостол вполне уместно опирается на следующее основание: Христос вчера и сегодня и вовеки Тот же (Hebrews 13:8). Этими словами он хочет сказать, что пребывающие во Христе находятся вне опасности. И, наоборот, те, кому Христос не достаточен, подвержены всякому заблуждению и обману. Таким образом, всякого не желающего заблуждаться Павел ограждает здесь следующим принципом: христианину не подобает мудрствовать о чем-либо, кроме Христа. И даже если то, что преподается после Христа, внешне выглядит самым прекрасным, оно все равно ничего не стоит. Так что никакая питанология ни на йоту не подвигнет души тех, кто отдал весь свой разум Иисусу Христу.

Этот отрывок, действительно, заслуживает всяческой похвалы. Ведь, противостоя всем нечестивым догматам и научая людей не знать ничего, кроме Христа, он является доводом, с помощью которого мы разрушаем сегодня всю систему папства, которое, с очевидностью, порождено одним лишь незнанием Спасителя.

стих 5

Ибо хотя я и отсутствую телом. Чтобы кто-нибудь не возразил и не сказал, что неуместно увещевать, находясь на таком отдалении, апостол говорит, что его любовь к колоссянам приводит к его же присутствию среди них духом. Он судит о том, что для них полезно, как бы находясь непосредственно с ними. И, восхваляя их тогдашнее состояние, Павел увещевает их не падать и не колебаться.

«Радуясь и видя», – говорит апостол, – то есть «я радуюсь, поскольку я вижу». Ибо союз «и» указывает здесь на причину, что вполне привычно для латинского и греческого языка. Павел как бы говорит: продолжайте делать то, что вы начали. Я знаю, что до сих пор вы шли правильным путем, поскольку удаленность моего местоположения не мешает мне видеть вас очами моего разума.

Благоустройство и твердость. Апостол приводит два качества, в которых заключается совершенство Церкви: благоустройство среди ее членов и веру во Христа, разумея под благоустройством как согласие, так и добрые нравы вместе со всей церковной дисциплиной. Веру же апостол хвалит за ее постоянство и твердость, давая этим понять, что там, где душа колеблется и мечется между разными мнениями, присутствует лишь пустой призрак веры.

стих 6

Посему. К похвале апостол добавляет увещевание, в котором учит: колоссяне не получат никакой пользы, однажды приняв Христа, если не пребудут в Нем всегда. Далее, коль скоро лжеапостолы также взывали к имени Христову для обмана верующих, Павел двояким образом упреждает эту опасность, веля колоссянам пребывать, во-первых, в том, чему они однажды научились, а, во-вторых, в принятом ими Иисусе Христе. Павел хочет сказать следующее: колоссянам надо быть твердо приверженными учению, которое они ранее приняли от Епафраса, и одновременно остерегаться любого другого учения и веры. Об этом же говорил и Исаия (30:21): вот путь, идите по нему. (Предыдущие издания приписывают эти слова Моисею.) Действительно, именно так и следует поступать для того, чтобы явленная нам истина Евангелия стала для нас железной стеной, отражающей всякое мошенничество. И, говоря о том, какое требуется от колоссян постоянство в вере, апостол использует три метафоры. Первая заключается в слове «ходить». Павел сравнивает чистое евангельское учение, которому научились колоссяне, с надежным путем, находясь на котором, всякий будет вне опасности заблуждения. Итак, апостол говорит своим адресатам, что, если они не хотят заблуждаться, то не должны отклоняться от пути, на который встали. Вторая метафора заимствована у деревьев. Как дерево, пустив глубокие корни, достаточно укреплено и способно выдержать любые порывы ветра и бури, так и всякого, глубоко и полностью утвержденного во Христе, не собьют с толку никакие козни сатаны, коль скоро он прочно укоренен в Спасителе. И наоборот, если кто-то не укоренится во Христе, его увлечет за собой ветер любого учения, так же как и дерево, не опирающееся на корни, будет вырвано первым дуновением. Третья метафора заимствована от фундамента. Ибо дом, не опирающийся на фундамент, долго не устоит. И то же самое происходит с теми, кто опирается на что-то иное, нежели на Христа, или с теми, кто водружен на Нем не прочно, и здание веры которых как бы подвешено из-за ее слабости и легковесности.

В словах апостола надо обратить внимание на следующие две мысли: непоколебима твердость тех, кто полагается на Христа, и путь их жизни вполне определен и не подвержен никаким блужданиям. Все сказанное представляет собой великую похвалу вере, исходящую из ее результата. Кроме того, постоянно преуспевая во Христе, мы тем самым укореняемся в Нем все глубже и глубже. Отсюда можно заключить, что бредут по бездорожью и мучаются беспокойством лишь те, кто не придерживается Иисуса Христа.

стих 7

И укреплены в вере. То, что апостол ранее изъяснял образно, он повторяет теперь без какого-либо иносказания, а именно: хождение по пути, опора на корни и фундамент означают собой твердость и постоянство веры. Отметь, что апостол в качестве довода напоминает колоссянам об их предыдущем правильном научении, дабы они спокойно и уверенно шли путем уже познанной ими веры.

Преуспевая. Апостол хочет, чтобы колоссяне не стояли на месте, а возрастали в вере день ото дня. Добавляя же «с благодарением» он напоминает им, откуда происходит сама вера, дабы они не превозносились, а скорее со страхом и трепетом полагались на Божий дар. Действительно, неблагодарность часто является причиной того, что мы лишаемся как евангельского света, так прочих даров Божией благодати.

стих 8

Смотрите, братия. Апостол снова учит колоссян тому, какому яду они должны противопоставлять данное им противоядие. Ибо, хотя упомянутое выше врачевство применимо против всех козней сатаны, его использование у колоссян имело некоторые особенности и должно было быть к ним приспособлено. Смотрите, – говорит Павел, – дабы кто не похитил вас. И он пользуется весьма подходящим словом. Павел намекает на разбойников, которые, не имея возможности расхитить стадо силою, уводят скот путем обмана и хитрости. Таким образом, он делает Церковь овчарней Христовой, а оградой этой овчарни – чистое евангельское учение. Итак, апостол хочет сказать, что мы, будучи овцами Христовыми, находимся в полной безопасности, если сохраняем единство веры; лжеапостолов же он уподобляет расхитителям, уводящим нас из овчарни. Хочешь быть в стаде Христовом, хочешь оставаться в Его овчарне? Тогда ни на волос не отклоняйся от чистого учения. Действительно, Христос, защищая нас, исполняет служение доброго Пастыря, если мы слушаем только Его голос и отвращаемся чужих голосов. Отметим также, что десятая глава Евангелия от Иоанна есть истолкование настоящего отрывка.

Философиею. Поскольку многие ошибочно думали, будто Павел осуждает здесь философию, следует определить, что именно понимает он под этим словом. На мой взгляд, он имеет в виду все, что люди выдумывают от самих себя, желая быть мудрыми собственным разумом. При этом они претендуют на ученость и остроумие, так что измышления их кажутся весьма вероятными. Ибо трудно опровергнуть не те людские домыслы, в которых нет ничего достойного похвалы, а те, которые овладевают умами, прикрываясь ложной личиной мудрости. Или, говоря кратко, философия есть не что иное, как убедительная речь, которая вкрадывается в людские умы путем красивых и популярных доводов. И такими будут все философские утонченности, если философы захотят что-то добавить от себя к чистому Слову Божию. Поэтому философия, если примешивать ее ко Христу, станет одним лишь искажением духовного учения. Но будем помнить: под именем философии Павел осудил только все незаконные учения, возникающие в человеческой голове, какими бы разумными они ни казались.

Следующую же фразу о пустом обольщении я толкую так: остерегайтесь философии, которая есть не что иное, как пустое обольщение. В таком случае эта фраза будет представлять собой дополняющее пояснение.

По преданию человеческому. Апостол уточняет, какую именно философию осудил раньше, и одновременно обличает ее в двоякой суете: эта философия не по Христу, а по преданию человеческому, и, кроме того, она привязана к стихиям мира сего. Отметь, что и стихии мира и человеческие предания апостол противопоставляет Христу. Этим он хочет сказать, что все порожденное в человеческой голове не согласно со Христом, Которого Отец сделал единственным нашим Учителем, сохраняющим нас в простоте Своего Евангелия. А эта чистота сквернится даже от малой закваски человеческих преданий. Апостол также имеет в виду, что Христу чужды все учения, заключающие почитание Бога в стихиях мира, в то время как из правила Христова мы знаем, что почитание это духовно. И эти учения мешают людям, внушая их умам всякий вздор, в то время как Христос непосредственно призывает их к Себе.

Но что именно называет апостол стихиями мира? Без сомнения, обряды. Ибо сразу же затем он в качестве примера приводит одну разновидность обрядов, а именно – обрезание. И можно указать две причины, по которым Павел называет обряды таким словом. Некоторые думают, что он делает это путем уподобления: стихии мира суть детские начатки, не приводящие к основательному научению. Другие же понимают слово «стихии» в собственном смысле как внешние подверженные тлению предметы, не имеющие никакого отношения к Царствию Божию. Мне же больше нравится первое толкование, которого я придерживался и в комментарии на Послание к Галатам, 4:3.

стих 9

ибо в Нем обитает. Причина, по которой стихии мира, преподаваемые людьми, не сочетаются со Христом. Эти стихии суть дополнения, восполняющие какой-то недостаток. Но во Христе имеется полное совершенство, к которому ничего нельзя прибавить. Поэтому все, что люди примешивают ко Христу от себя, противоречит природе Христа и обвиняет ее в несовершенстве.

Один этот довод достаточно опровергает все измышления папистов. На что направлены эти измышления, если не на то, чтобы завершить начатое Христом? Но это – нетерпимая хула на Иисуса Христа! Паписты оправдываются и говорят, что ничего не добавляют ко Христу, ибо добавленное ими к Евангелию – как бы часть христианского учения. Однако подобная уловка ничем им не помогает. Ибо Павел говорит здесь не о воображаемом, но об уже проповеданном Христе, открывшем Себя через вполне конкретное учение. Далее, утверждая, что во Христе «обитает полнота Божества телесно», Павел имеет в виду лишь то, что в Нем обнаруживается весь Бог, так что не довольствующийся Христом хочет нечто такого, что было бы лучше и превосходнее Бога.
Итог заключается в следующем: Бог полностью и достоверно явил Себя нам в Иисусе Христе. Наречие же «телесно» толкователи понимают по-разному. У меня не вызывает сомнений, что оно стоит здесь в несобственном смысле, заменяя слово «субстанциально». Ибо апостол противопоставляет откровение Божие во Христе всем остальным когда-либо случавшимся откровениям. Ранее Бог часто являл Себя людям, но являл частично. Во Христе же Он сообщает Себя полностью и целиком. Бог являл Себя и в других случаях, но только через образ, силу или благодать. Во Христе же Он явился нам сущностно. Так исполняется сказанное Иоанном: имеющий Сына, имеет и Отца. Ибо обладающие Христом имеют истинно присутствующего с ними Бога и полностью Им наслаждаются.

стих 10

И вы имеете полноту в Нем. Апостол добавляет, что совершенная сущность Божества, имеющаяся во Христе, полезна и для нас, поскольку мы обретаем во Христе полноту. Павел как бы говорит: во Христе обитает весь Бог, поэтому, обретя Христа, мы обладаем в Нем полным совершенством. Значит, те, кто не довольствуется одним Христом, наносят Богу двойное оскорбление. Они не только умаляют славу Божию, желая чего-то большего, чем Его совершенство, но и неблагодарны, изыскивая в другом месте то, что уже имеют во Христе. Павел имеет в виду не то, что совершенство Христово передается нам, но то, что в Нем заключается нечто, дающее полноту и нам, дабы мы уже ни в чем не имели нужды.

Который есть глава. Эта фраза опять-таки вставлена из-за ангелов, давая понять, что и они принадлежат нам, если мы обладаем Христом. Однако об этом после. Попутно же усвоим следующее: мы как бы огорожены сверху и снизу, дабы наша вера ни на йоту не отклонялась от Христа.

стих 11

в Нем вы и обрезаны. Отсюда явствует, что Павел спорит здесь со лжеапостолами, примешивающими закон к Евангелию, и воображавшими себе как бы двуобразного Христа. В качестве примера Павел рассматривает одно из установлений закона. Он доказывает, что Моисеево обрезание не только излишне, но и полностью чуждо Христу, поскольку упраздняет духовное обрезание Христово. Ибо обрезание было дано отцам для того, чтобы служить образом чего-то отсутствующего. Поэтому те, кто сохраняет у себя подобный образ после пришествия Христова, тем самым отрицают, что изображаемое им уже исполнилось. Итак, будем помнить: внешнее обрезание сравнивается здесь с духовным, так же как образ с истиной. Образ говорит нам об отсутствии самой вещи. Поэтому он несовместим с истиной. Именно это и стремится доказать Павел: коль скоро во Христе исполнилось то, что оттенено рукотворным обрезанием, сейчас это обрезание совершенно бесполезно и бесплодно. Поэтому апостол возвещает обрезание Христово, происходящее в сердце, и поэтому внешнее обрезание сейчас уже не требуется, ибо там, где присутствует сама вещь, нет места для призрачного знака, полезного только при отсутствии этой вещи.

Совлечением ... тела. Телом апостол называет совокупность всех пороков, пользуясь при этом изящной метафорой. Подобно тому, как мы облечены в наши тела, нас так же обнимает со всех сторон скопление пороков. И подобно тому, как тело состоит из разных членов, каждый из которых имеет свое служение и способ действия, так же и из месива порочности выступают всевозможные грехи, как члены единого тела. Похожим выражением Павел пользуется также в Romans 6:13. Под плотью же по своему обыкновению апостол разумеет испорченную природу. Итак, тело плоти грехов есть ветхий человек со всеми своими делами. Различие здесь только в способе выражения, ибо, собственно говоря, апостол имеет в виду скопище пороков, проистекающих из извращенной природы. И совлечение тела плоти грехов, по словам апостола, происходит через Христа, так что возрождение, несомненно, целиком и полностью – Его благодеяние. Именно Христос обрезывает крайнюю плоть нашего сердца, то есть, умерщвляет все похоти плоти, но не рукою, а Своим Духом. Поэтому во Христе и заключается истина образа, содержавшегося в обрезании.

стих 12

Быв погребены с Ним в крещении. Апостол еще яснее описывает способ духовного обрезания: погребенные со Христом, мы тем самым соучаствуем в Его смерти. И Павел подчеркнуто учит, что все это мы обретаем через крещение, откуда становится ясным: в Царстве Христовом обрезание совершенно бесполезно. В противном случае кто-нибудь мог бы спросить: почему ты упраздняешь обрезание под предлогом того, что его результат достигается во Христе? Разве Авраам не получил духовного обрезания? Но это ничуть не помешало ему добавить к истине изображавший ее знак. Поэтому внешнее обрезание далеко не излишне, даже если внутреннее и дается нам через Христа.

Так вот, упомянув о крещении, Павел упредил подобное возражение. Христос, по его словам, совершает в нас духовное обрезание, прибегая не к древнему знаку, имевшему силу во времена Моисея, а к крещению. Поэтому крещение есть знак уже предъявленной нам вещи, а обрезание изображало ее как еще отсутствующую. Довод основан здесь на учрежденном Богом домостроительстве. Ведь тот, кто сохраняет у себя обрезание, воображает себе домостроительство, совершенно отличное от того, которое установил Бог.

Фраза же о том, что мы погребаемся со Христом, означает нечто большее, чем просто распятие вместе с Ним. Ибо погребение означает постоянное преуспевание в деле умерщвления плоти. И говоря, что все это происходит через крещение, апостол, как и в Romans 6:4, по своему обыкновению приписывает таинству действенность, дабы оно не означало то, чего на самом деле нет. Значит, мы погребаемся со Христом в крещении, потому что Христос не только изобразил умерщвление в таинстве крещения, но и действенно совершает его вместе с совершением этого таинства. Так что со знаком неразрывно соединена и изображаемая им вещь.

В Нем вы и совоскресли. Апостол еще больше возвеличивает обретаемую во Христе и далеко превосходящую обрезание благодать. По его словам, мы не только прививаемся к смерти Христовой, но и воскресаем в Нем в обновлении жизни. Тем более несправедливы ко Христу те, кто пытается вернуть нас к обрезанию. И апостол добавляет: верою, – ибо посредством нее мы, действительно, получаем то, что предлагается нам в крещении. Но верою во что? В силу или действие Бога. Павел хочет сказать, что вера основана на силе Божией. Однако, коль скоро эта вера не блуждает в смутном и неопределенным созерцании божественной силы, апостол уточняет, на какую именно силу она должна взирать: на ту, с помощью которой Бог воскресил из мертвых Христа. И поскольку верующих невозможно отделить от их Главы, Павел считает само собой разумеющимся, что та же самая сила, которая проявила себя во Христе, сообщает себя также и всем верующим.

стих 13

и вас, которые были мертвы. Апостол призывает колоссян разглядеть в себе то, о чем раньше он рассуждал в общем и целом. А этот способ научения куда более действенен. Далее, поскольку до обращения ко Христу колоссяне были язычниками, Павел доказывает, сколь глупо было бы для них возвращаться от Христа к Моисеевым обрядам. Вы были, – говорит апостол, – мертвыми в необрезании. И эту фразу можно понимать как в прямом, так и в переносном смысле. Если понимать в прямом, смысл будет следующим: необрезание есть символ отчуждения от Бога. Ведь там, где отсутствует завет благодати, присутствует нечистота, а вместе с ней – проклятие и погибель. Но Бог призвал вас к Себе из состояния необрезания, а значит, из самой смерти. Таким образом, апостол делает необрезание не причиной смерти, а свидетельством того, что необрезанные чужды Богу. Мы же знаем, что люди живут только тогда, когда прилепляются к своему Богу, Который Один является их жизнью. Отсюда следует, что все нечестивые, кажущиеся себе в наивысшей степени живыми и процветающими, на самом деле духовно мертвы. И этот отрывок согласуется со второй главой Послания к Ефесянам (2:11), где сказано: вы помните, что некогда, когда вы были язычниками, и вас называло необрезанием то обрезание, которое совершается руками и плотски, в то время вы были без Христа, чужды общества Израиля и чужими для обетований.

Если же видеть здесь уподобление, то данный отрывок также намекает на природное необрезание. Но в этом случае Павел говорил бы о вражде человеческого сердца против Бога и о природе, оскверненной дурными чувствованиями. Мне больше нравится первое толкование, коль скоро оно лучше подходит к контексту. Ибо Павел упоминает о том, что необрезание не мешает колоссянам стать причастниками жизни Христовой. Отсюда следует, что обрезание отрицает благодать Божию, которую колоссяне уже получили. И, связывая с необрезанием смерть, апостол рассматривает первое не как причину, а как символ смерти. Так же он поступает и в процитированном нами отрывке из Ефесян. Для Писания вполне привычно отсутствием знака помечать отсутствие самой означаемой им вещи. Например, Genesis 3:22: дабы Адам как-нибудь не вкусил от плода жизни и не жил. Ибо древо жизни не давало саму жизнь, но прекращение доступа к древу являлось символом смерти. И в нашем отрывке Павел кратко выражает обе эти мысли. Он говорит, что колоссяне были мертвы из-за своих проступков. Такова причина. Ибо грехи отчуждают нас от Бога. Затем апостол добавляет: в необрезании плоти. И это необрезание было внешней нечистотой, свидетельством духовной смерти.

Простив нам (вам) все грехи. Бог оживляет нас не одним лишь отпущением грехов, но апостол особо упоминает здесь об этом отпущении, поскольку незаслуженное примирение с Богом, ниспровергающее праведность по делам, имеет непосредственное отношение к обсуждаемому вопросу, в котором идет речь об упразднении обрядов, о чем апостол подробнее рассуждает в Послании к Галатам. Ибо лжеапостолы, выступая за обряды, тем самым набрасывали на совесть ту петлю, которую ранее снял с нее Христос.

стих 14

Истребив ... бывшее против нас рукописание. Теперь Павел вступает в открытую схватку со лжеапостолами. Ведь вопрос ставился так: необходимо ли соблюдать обряды в Царстве Христовом? Павел выступает за то, что эти обряды упразднены. И чтобы это доказать, он сравнивает их с рукописанием, делающим нас как бы должниками перед Богом, дабы мы не могли отрицать свою вину. И апостол говорит: мы были избавлены от вины так, что вместе с ней изничтожилось не только само рукописание, но даже воспоминание о нем. Действительно, как нам известно, при сохранении расписки сохраняется и долг, и, наоборот, долг исчезает, как только расписку разрывают на части. Отсюда следует, что благодеяние Христово умаляют все те, кто до сих пор настаивает на соблюдении обрядов, как будто Христос не приобрел для нас избавления от них. Эти люди вновь делают действительным рукописание, дабы оно и сейчас продолжало нас связывать.

Поэтому правильный богословский довод, доказывающий упразднение обрядов, состоит в следующем: если Христос полностью искупил нас от вины, Он также должен был изгладить и память о ней, дабы успокоить и умиротворить людскую совесть перед Богом. Ведь эти две вещи неразрывно между собой связаны. И хотя толкователи интерпретируют данный отрывок по-разному, не одно из толкований не устраивает меня полностью. Одни думают, что Павел говорит здесь просто о нравственном законе, но думают неправильно. Ибо постановлениями Павел обычно называет ту часть закона, которая относится к обрядам, как, например, он поступает в Послании к Ефесянам и немного ниже. И то, что Павел говорит здесь об обрядах, в особенности убеждает нас отрывок из Esther 2:15. Поэтому правильнее думают другие толкователи, относящие сказанное к обрядам, но и они заблуждаются в том, что либо вовсе не приводят причины, по которой обряды называются рукописанием, либо приводят причину неверную. Кроме того, они неправильно приспосабливают данное сравнение к контексту. Истинная же причина заключается в том, что все Моисеевы обряды сопровождались неким исповеданием вины, лишь отягчавшим положение блюстителей этих обрядов на суде Божием. Например, чем еще были законнические омовения, если не свидетельством нечистоты? И всякий раз, когда приносилась жертва, разве присутствующий народ не видел в ней образ своей собственной смерти? Ибо люди, ставившие на свое место невинное животное, исповедали тем самым, что сами достойны той же самой смерти. В конечном итоге, сколько было в законе обрядов, столько же было представлений человеческой вины и рукописаний, говоривших о человеческом долге.

Если же кто возразит и скажет, что обряды были таинствами благодати Божией, какими и сегодня являются для нас крещение и евхаристия, ответ весьма прост: в обрядах ветхого закона надо видеть два аспекта. То, что относилось только к тому времени, и то, что вводило людей в Царство Христово. Все, что совершалось в этих обрядах, внешне указывало только на долг. Благодать же некоторым образом отлагалась до пришествия Христова. И не потому, что отцы были лишены этой благодати, а потому, что в практикуемых ими обрядах не было ее непосредственного лицезрения. В жертвоприношениях они не видели ничего, кроме крови скотов, а в омовениях – ничего, кроме воды. Поэтому по внешнему виду вина оставалась такой же, как была раньше. Больше того, сами обряды как бы запечатлевали эту вину. О том же самом апостол говорит и на протяжении всего Послания к Евреям, противопоставляя обрядам Иисуса Христа.
О чем же идет речь сейчас? Сын Божий Своей смертью не только избавил нас от осуждения на смерть, но и упразднил обряды, дабы не оставалось даже расписки о долге, и наше избавление выглядело еще достовернее. И полное избавление состоит в том, что Христос Своей кровью изничтожил не только наши грехи, но и всякое рукописание, свидетельствующее о нашей вине перед Богом. Эразм же в своем переводе исказил мысль Павла. Он переложил его слова так: которое было против нас, путем постановлений. Поэтому я сохранил приведенное мною чтение как истинное и подлинное.

Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту. Теперь апостол показывает способ, которым Христос изничтожил рукописание. Подобно тому, как Он пригвоздил ко кресту наше проклятие, наши грехи и положенное за них наказание, так же Он пригвоздил и порабощение закону, и все связывающее нашу совесть. Ибо, будучи пригвожден ко кресту Сам, Христос взял все это на Себя и тем самым разрешил нас от обязанностей перед всем вышеперечисленным.

стих 15

Отняв силы у начальств. Апостол без всякого сомнения подразумевает здесь бесов, которым Писание приписывает роль наших обвинителей перед Богом. Но Павел утверждает, что теперь они лишены сил и не могут что-либо говорить против нас, коль скоро уничтожено свидетельство нашей вины. Павел подчеркнуто выражает эту мысль и хочет сказать, что лжеапостолы искажают победу, одержанную Христом над сатаной ради Себя и ради нас, что мы лишаемся плода этой победы, когда восстанавливаются древние обряды. Ведь если наша свобода есть добыча, отнятая Христом у дьявола, что пытаются сделать желающие снова увести нас в рабство, как не вернуть сатане то, чего ранее его лишили?

Восторжествовав нам ними Собою (в нем). Греческая фраза допускает также перевод «Собою». (Но много уместнее относить это ко кресту. И то же самое требует контекст отрывка.) Больше того, большая часть кодексов дает вариант έν αύτώ с придыханием. Однако контекст требует от нас совершенно иного чтения. Ведь эта фраза имела бы весьма поверхностный смысл, если отнести ее ко Христу, но, будучи отнесена ко кресту Христову, она звучит весьма выразительно. Подобно тому, как ранее апостол сравнил крест с великим трофеем и триумфальным торжеством, с которым Христос восторжествовал над Своими врагами, так и теперь он уподобляет его триумфальной колеснице, вывозящей Христа на всеобщее обозрение. Хотя в самом кресте не содержится ничего, кроме проклятия, это проклятие было так поглощено силою Сына Божия, что крест в некотором смысле приобрел новую природу. Нет такого величественного судилища, такого славного царского трона, такого великого победного торжества, такой превознесенной колесницы, каким стало древо мучений, на котором Христос покорил смерть и князя ее – дьявола, полностью сокрушив их и поправ Своими ногами.

стих 16

Итак никто да. То, что апостол ранее говорил об обрезании, он распространяет теперь на различение видов пищи и дней. Ибо обрезание было первым введением к соблюдению всего закона, за ним следовало и все остальное. Судитьозначает здесь обвинять или навязывать такую форму богопочитания, которая лишает нас свободы. Апостол отрицает, что люди имеют власть подчинять нас соблюдению обрядов, которые Христос упразднил Своей смертью, избавив нас от их ига, дабы мы уже не позволяли связывать себя упраздненными Им законами. И Павел косвенно противопоставляет здесь Христа всем смертным, чтобы никто из них не превозносился с дерзостью и не пытался похитить то, что даровал нам Христос.

Или за какой-нибудь праздник (в части какого-нибудь праздника). Некоторые понимают слово τό μέρος как участие. Златоуст думает, что о части говорится потому, что не все соблюдали праздничные дни, и празднование их не было четко заповедано законом, весьма размытом в этом отношении. Но разве не лучше понимать здесь часть как отделение? Ибо люди, проводящие между днями различие, как бы отделяют один день от другого. Такое разделение подобало иудеям, дабы они свято соблюдали заповеданные дни, отделяя их от прочих. Среди христиан же подобное различение дней было упразднено.

Но, – скажет кто-нибудь, – мы также соблюдаем некоторое различение дней. Отвечаю на это следующее: мы соблюдаем определенные дни не так, словно в праздниках заключено какое-то богопочитание, или словно во время этих праздников запрещено работать. Для нас важны общественное устроение и порядок, а не сами дни. Именно об этом и говорит апостол в сразу же следующей фразе.

стих 17

Это есть тень будущего. Павел потому освобождает христиан от соблюдения дней, что они были тенями в те времена, когда Христос еще неким образом отсутствовал. Ибо тени апостол противопоставляет откровению, а отсутствие – предъявлению. Поэтому те, кто еще следует подобным теням, поступают подобно тому, кто определяет вид человека по тени, в то время как имеет его перед своими глазами. Ибо Христос уже нам явился, и мы наслаждаемся Им, как уже присутствующим. Тело же, – говорит апостол, – Христово, то есть во Христе. Ведь во Христе перед нашими глазами выставлена сущность того, что некогда изображали обряды, поскольку Христос содержит в Себе все, означаемое обрядами как имеющее свершиться. Значит, тот, то продолжает использовать обряды, либо отрицает явление Христово, либо лишает Христа Его силы, как бы делая Его пустым. Поэтому, если кто-то из смертных присвоит себе в этой части должность судьи, мы не будем ему повиноваться, коль скоро законный судья, Христос, освобождает нас от подобных установлений. И говоря «никто да не судит вас», апостол обращается не к лжеапостолам, а запрещает самим колоссянам подставлять свою шею под несправедливое ярмо. Само по себе воздержание от свинины ничем не вредит, но обязанность это делать вредит, поскольку делает напрасной Христову благодать.

Если же кто-то спросит: что же тогда надо думать о наших таинствах? Разве они не изображают перед нами отсутствующего Христа? – отвечаю: наши таинства весьма отличаются от древних обрядов. Подобно тому, как живописцы не сразу пишут картину красками и εικονικώς, но вначале наносят углем грубые линии и очертания, так и во времена закона изображение Христа было как бы грубым наброском, а в наших таинствах оно лицезреется как ясное и живое. Хотя Павел идет здесь еще дальше: холодную видимость тени он противопоставляет подлинности тела, и учит, что безумствуют те, кто хватается за пустую тень, вместо того, чтобы осязать истинное и несомненное тело.

Далее, наши таинства так изображают невидимого и удаленного от нас Христа, что одновременно свидетельствуют о Его близости, предлагая Его для обладания уже сейчас. Поэтому они – вовсе не пустые тени, но скорее символы присутствия Христова, ибо содержат в себе «да» и «аминь» всем обетованиям Божиим, единожды явленным во Христе Иисусе.

стих 18

Никто да не обольщает вас (да не похитит у вас). Апостол намекает на бегунов или атлетов, которым предназначена пальма с тем условием, что они не ослабнут на середине ристалища или сразу после старта. Итак, он учит, что лжеапостолы стремятся лишь к тому, чтобы вырвать пальму из рук колоссян, коль скоро уводят их с правильного пути. Отсюда следует: их надо избегать не иначе, как самой вредной заразы. И это место достойно пристального внимания. Оно учит, что все уводящие нас от простоты Христовой лишают нас награды, уготованной нам по призванию свыше.

Самовольным смиренномудрием (желая сделать это в смирении). Здесь пропущены кое-какие слова, поэтому я вставил в текст фразу «сделать это». Ибо апостол указывает на конкретную разновидность опасности, которой должны остерегаться колоссяне, и как бы говорит: вас хотят лишить пальмы все, кто под предлогом смирения призывает вас к почитанию ангелов. Этим они заставляют вас отвратиться от единственной цели и блуждать по бездорожью, оставив истинный путь. Слова же «смирение» и «служение ангелов» я соединяют вместе. Ибо из одного следует другое. Подобно тому, как и сегодня паписты, философствуя о почитании святых, претендуют на то же самое смирение. Исходя из падшего состояния человека, они приходят к выводу, что надо де поэтому искать посредников, способных придти нам на помощь. Но Христос смирил Себя как раз для того, что мы непосредственно вверяли себя Ему, какими бы несчастными грешниками ни были.

Знаю, что многие толкуют фразу «служение ангелов» иначе, а именно: они понимают ее как культ, якобы переданный людям от ангелов. Ведь сатана всегда продавал свое мошенничество под этой благородной вывеской. Да и сегодня папа объявляет откровением любой вздор, искажающий чистое богопочитание. Похожим образом действовали некогда и теурги, утверждавшие, что все придуманные ими суеверия переданы им из рук ангелов. Поэтому эти толкователи думают, что Павел осуждает здесь все вымышленные культы, ложно подкрепляемые авторитетом ангелов. Однако (на мой взгляд) апостол скорее отвергает измышление о необходимости почитания самих ангелов. Поэтому он с самого начала своего послания усердно занят тем, что ставит ангелов на подобающее им место, дабы они не затемняли собой сияния Христа. В конце концов, как в первой главе Послания Павел проложил дорогу к устранению обрядов, так и здесь он устраняет все прочие препоны, уводящие нас от Христа. А к их числу принадлежит и почитание ангелов.
Суеверные люди с самого начала почитали ангелов, чтобы через их старания открыть себе доступ к Богу. Платоникам удалось внушить это суеверие даже Христианской Церкви. Ведь, как бы яростно ни обрушивался на них Августин в десятой книге «О граде Божием», как бы сильно ни осуждал он все измышленное платониками о почитании ангелов, мы знаем, чем все это в конце концов закончилось. И если кто-то сравнит писания Платона с папистским богословием, то обнаружит следующее: все, что паписты болтают о почитании ангелов, они заимствовали у этого философа. Итог его учения в следующем: надо почитать ангелов, называемых им демонами, χάριν τής ευφήμου διαπορείας. Это утверждение Платон приводит в «Эпимениде» и подтверждает в «Кратиле» и многих других местах. И чем же отличаются от него паписты? Тем ли, что признают посредничество Сына Божия? Но ведь его признавали и те, с кем сейчас сражается Павел! Однако, измыслив, что к Богу приходят с помощью ангелов, и что поэтому им надо воздавать почитание, они посадили ангелов на престоле Христовом и наделили их служением Самого Христа.

Итак, будем знать, что Павел осуждает здесь все вымышленные культы, выказываемые как ангелам, так и мертвым, как будто они после Христа или вместе со Христом являются помогающими нам посредниками. Ведь мы отходим от Христа тут же, как только переносим на кого-то другого, будь то ангелы или святые, даже малейшую часть того, что Ему принадлежит.

Вторгаясь в то, чего не видел. Глагол έμβατεύειν, причастной формой которого воспользовался здесь Павел, имеет разные значения. Перевод Эразма, который, следуя Иерониму, дал вариант «надменно вторгаться», подходил бы весьма хорошо, если бы у какого-нибудь известного автора данный глагол употреблялся в этом значении. Ибо мы каждый день видим, с какой самоуверенностью и какой надменностью рассуждают дерзкие люди о неизвестных им вещах. И рассматриваемый Павлом вопрос также дает замечательный пример подобной гордыни. Ведь сорбоннские богословы, болтая вздор о ходатайстве ангелов и святых, одновременно орут со всех подмостков о том, что мертвые знают о наших нуждах и видят их, поскольку лицезреют все в отраженном Божием свете. Но можно ли придумать что-то более сомнительное? Больше того, более туманное и запутанное? Однако в том и состоит главным образом вседозволенность папистов, что они дерзко и бестрепетно утверждают не только то, чего не знают сами, но и то, что вообще невозможно знать людям. Поэтому этот смысл был бы весьма подходящим, если бы подобное значение глагола было распространено. Однако у греков он понимается проще, как вмешиваться во что-либо, а иногда также означает «допытываться». И если принять этот смысл, то Павел обуздывает здесь глупое любопытство в исследовании неясных вещей, скрытых от нашего разума и превосходящих его способности.

Но мне кажется, что я правильно передал мысль Павла, переведя: вторгаясь в то, чего не видит. Ибо обычное значение глагола έμβατεύειν – покушаться на наследство или присваивать себе обладание чем-то, или вступать в чужие пределы. Поэтому Будей перевел это место так: покушаясь на обладание тем, чего не видит. Я последовал здесь его авторитету, но все же выбрал более подходящий глагол. Ибо подобные люди воистину врываются и влезают в тайны, которые Бог до сих пор никак не желает нам открывать. Это место достойно пристального внимания, как обуздывающее дерзость тех, чья любознательность превосходит положенные пределы.

Безрассудно (напрасно) надмеваясь плотским своим умом. Плотским умом апостол называет проницательность человеческого разума, сколь бы сильной она ни была. Ибо он противопоставляет ее духовной мудрости, открываемой нам с неба, как написано: не плоть и кровь открыли тебе (Matthew 16:17). Поэтому Павел объявляет напрасно надмевающимся всякого опирающегося на свой разум, коль скоро в нем процветает только проницательность плоти. Воистину надменно все, что люди выдумывают от самих себя. Поэтому нет ничего надежного и несомненного помимо Слова Божия и озарения Духа. Заметь, что апостол зовет здесь надменными тех, кто выказывает перед людьми видимость смирения. Ведь, как изящно писал Августин Паулину, душе человека удивительным образом случается больше надмеваться от ложного смирения, нежели от открытого превозношения.

стих 19

Не держась главы. Апостол вкратце осуждает все не относящееся ко Христу. И подтверждает свое мнение тем, что все проистекает и зависит как раз от Иисуса Христа. Поэтому, если кто-то призывает нас не ко Христу, а куда-то еще, то он, даже вмещая в себя небо и землю, все равно суетен и ветрен. Поэтому мы с невозмутимостью должны приказать ему замолчать.

Заметь, о ком именно говорит апостол: не о тех, кто открыто отвергал или отрицал Христа, но о тех, кто, неправильно думая о Его служении и силе, и измышляя другие вспомоществования и средства в деле спасения, не были в Нем прочно укоренены. (Измышляли.)

От которой все тело, составами. Здесь апостол просто хочет сказать, что Церковь устоит лишь в том случае, если все будет подаваемо ей от Главы Христа. Поэтому в Нем и заключается вся ее безопасность. У тела имеются собственные жилы, составы и связи, но все они черпают свою силу только от головы, и вся сочлененность между ними происходит от нее. Итак, что же следует делать? Состояние тела будет правильным, если превосходством будет обладать одна голова, подавая каждому члену то, чем он обладает. И Павел называет это приращением Божиим. Он хочет сказать, что Бог одобряет не какое угодно приращение, но только то, которое соотносится с головой. Мы видим, например, что царство папы не только обширно по территории, но и обладает знаменательным величием. Однако, поскольку в нем не наблюдается того, что Павел требует здесь от Церкви, можно сказать лишь, что папство – уродливое тело или бесформенная масса, которая скоро обрушится под собственной тяжестью.

стих 20

Если вы умерли. Прежде апостол говорил о том, что постановления были пригвождены к кресту Христову. Теперь он пользуется другой метафорой, говоря, что мы умерли для этих постановлений. Как и в другом месте (Galatians 2:19), он учит, что мы мертвы для закона, а закон, со своей стороны, мертв для нас. Слово «смерть» у апостола обозначает отречение, но является более выразительным καί έμφατίκώτερον. Итак, Павел учит, что колоссянам больше нет дела до постановлений. Но почему? Потому, что они умерли со Христом, то есть, умерши со Христом в момент возрождения, они по Его благодеянию освобождены от постановлений, дабы последние больше к ним не относились. Отсюда апостол заключает: постановления, исполнение которых лжеапостолы хотели возложить на колоссян, ни в чем не обязывают последних.

стих 21

«не» прикасайся» («не отведывай»), «не вкушай». Первую фразу до сих пор переводили «не прикасайся». Но поскольку сразу же следует другой глагол, означающий то же самое, всякий увидит, что подобное повторение глупо и невыразительно. Далее, глагол απτεσθαι у греков часто означает «есть в небольших количествах», как я его и перевел. Плутарх пользуется этим глаголом в книге «Цезарь» и рассказывает о том, что его воины, испытывая недостаток во всем, отведали животных, которые прежде не предназначались в пищу. И подобный порядок слов с одной стороны подлинен, а с другой – наилучшим образом подходит к контексту.

Павел μιμητικώς говорит о том, до чего обычно доходит скрупулезность тех, кто связывает совесть собственными законами. Эти законы с самого начала чрезмерно жестки. Поэтому апостол начинает с запрещения не только поедания, но и легкого вкушения. Когда же подобные люди достигают, чего хотят, они переходят и эти границы. Они объявляют, что не подобает даже пробовать на вкус запрещенное для еды. Наконец, эти люди делают грехом даже само прикосновение. Итак, если люди однажды присваивают себе тираническую власть над душами, к старым законам будут бесконечно добавляться новые, время от времени будут возникать все новые и новые постановления. И яркий пример всего сказанного можно усмотреть в папстве! Поэтому Павел весьма изящно увещевает здесь, что человеческие предания – лабиринт, в котором совесть запутывается все сильнее и сильнее. Больше того, они – силки, сначала стягивающие, а потом и просто удушающие эту совесть.

стих 22

Что все истлевает (способствует тлению). Упомянутые им постановления апостол опровергает двумя доводами. Они неправильны, поскольку помещают благочестие во внешних и тленных вещах, никак не относящихся к духовному Царству Божию, и, кроме того, потому что происходят от людей, а не от Бога. Первым доводом апостол пользуется также в Romans 14:17, говоря, что Царство Божие не в пище и не в питии. А также в 1 Corinthians 6:13: пища для чрева, и чрево для пищи, Бог же уничтожит и то, и другое. И Сам Христос говорит: все, что входит в уста, не оскверняет человека, поскольку спускается в желудок и извергается (Matthew 15:11). Итог таков: почитание Бога, истинное благочестие и христианская святость заключаются не в питии, пище или одежде, вещах преходящих и подверженных тлению, погибающих от злоупотребления. Ибо злоупотребление в собственном смысле относится к тем вещам, которые портятся от того, что их используют. Поэтому к подобным вещам, из которых пытаются сделать связывающий совесть культ, Бог не проявляет никакого благоволения. Но в папстве едва ли можно найти иную святость, нежели связанную с предписаниями в отношении чего-то тленного.

Затем следует второе опровержение, основанное на том, что подобные установления исходят от людей, а не от Бога. И этой молнией апостол низвергает и уничтожает все человеческие предания. Действительно, рассуждение Павла таково: те, кто пытается поработить совесть, оскорбляют Христа и делают напрасной Его смерть, ибо эту совесть не связывает ничего из придуманного людьми.

стих 23

Это имеет только вид мудрости (это имеет вид мудрости). Упреждение, в котором апостол, уступая противникам то, на что они могли бы претендовать, одновременно показывает никчемность этих претензий. Он как бы говорит: я не буду останавливаться на том, что имеет вид мудрости. Впрочем, вид противопоставляется здесь истине. Ибо вид, как говорят обычно, это видимость, обманывающая своей схожестью с истиной.

Отметь, какими прикрасами, по словам Павла, привлекает к себе этот вид. Он перечисляет три из них: самовольный культ, смирение и небрежение телом. Суеверие по-гречески называется έθελοθρησκεία, и именно это слово употребляет здесь Павел. Но при этом он имеет в виду саму этимологию слова. Ибо дословно έθελοθρησκεία означает самовольный культ, который люди выбирают для себя по собственному суждению, без всякого Божиего повеления. Итак, нам весьма нравятся человеческие предания, согласующиеся с нашим характером, ибо всякий легко обнаружит в собственном сознании соответствующие им идеи. Такова первая прикраса. Вторая же состоит в смирении, говорящем, что надо равным образом слушаться Бога и людей, и не следует отвергать даже то, что люди возложили на других несправедливо. Действительно, подобные предания имеют свойство казаться наилучшими упражнениями в смирении. У них также имеется и третья прикраса: проявление беспощадности к телу, которое, на первый взгляд, весьма способствует умерщвлению плоти. Но Павел велит распрощаться с подобной мишурой. Ибо высокое в глазах людей перед Богом часто является мерзостью. Кроме того, преступно то послушание, извращенно и святотатственно то смирение, которые приписывают людям божественный авторитет. Да и небрежение телом не столь уж важно, чтобы выдавать его за почитание Бога.

Но кто-то может удивиться тому, что Павел не слишком утруждает себя в разоблачении подобного притворства. Отвечаю: он вполне обоснованно ограничивается здесь словом «вид». Ибо непоколебимы принципы, из которых апостол, со своей стороны, исходит. Первый из них таков: во Христе присутствует истинное тело, поэтому те, кто дает несчастным людям пустые тени, только издеваются над ними. Второй: духовное Царство Христово не включает в себя тленные и преходящие стихии. Третий: все подобные установления упразднены смертью Христовой и больше никак нас не касаются. И четвертый: единственным нашим законодателем является Бог. Поэтому все, что можно выдвинуть против сказанного, каким бы красивым оно ни казалось, – только преходящая видимость. Кроме того, апостол счел достаточным просто предупредить колоссян, дабы они не обольщались видом этих пустых вещей, и у него не было нужды дольше останавливаться на порицании подобной показухи. Ибо всем благочестивым должно быть хорошо известно, что богопочитание не следует мерить мерками нашего разума, и тот или иной культ не может быть законен лишь потому, что нравится нам.
Хорошо известно и следующее положение: смирение, которое мы должны выказывать Богу, состоит в том, чтобы просто слушаться Его повелений, а не исходить из нашей собственной мудрости. Смирение же по отношению к людям преследует ту цель, чтобы каждый посредством любви подчинял себя другим. И когда заявляют, что воздержание от пищи подавляет буйство плоти, ответить на это весьма легко: это не повод
воздерживаться от какой-то определенной пищи как нечистой, но повод воздержанно питаться тем, чем мы питаемся, как для того, чтобы трезвенно и умеренно распределять дары Божии, так и для того, чтобы более обильные пища и питие не привели нас к забвению божественного. Поэтому апостолу было вполне достаточно сказать, что все это – притворные личины, дабы колоссяне, услышав его предостережение, не внимали никаким лживым предлогам.
Так и сегодня у папистов не перевелись красивые предлоги, которыми они обосновывают свои законы, какими бы тираническими и нечестивыми, вздорными и пустыми они ни были. Однако, даже если мы во всем им уступим, все равно незыблемым остается опровержение Павла, и его одного достаточно для того, чтобы рассеять весь этот дым. Не говоря уже о том, насколько далеко папистские законы отстоят от той красивой видимости, которую описывает Павел. Ибо главная святость у папистов заключается в монашестве. О том же, каково это монашество, стыдно и вспоминать: таким зловонием и тошнотворностью от него веет.
Далее, здесь весьма полезно подумать о том, сколь склонна, более того, безудержно пристрастна человеческая природа к вымышленным формам культа. Ведь апостол довольно точно живописует перед нами состояние древнего монашества, которое настолько усилилось спустя сто лет после его смерти, что кажется, будто Павел вообще никогда не писал подобных слов. Итак, воистину удивительна больная страсть людей к суевериям, которой, как свидетельствует история, не смогло помешать прорваться наружу даже столь ясное Божие предостережение.

В некотором небрежении (в отсутствии любого почета). Почет, по обычаю еврейского языка, означает здесь попечение. Чти вдовиц, то есть, заботься о них. Павел же порицает здесь учение, наставляющее вовсе отбросить заботу о теле. Ведь Бог, запрещая нам потакать телу чрезмерно, одновременно заповедует заботиться о нем, насколько это необходимо. Поэтому Павел в Romans 13:14 осуждает попечение о плоти не в общем и целом, но лишь постольку, поскольку оно служит похоти. Не пекитесь о плоти, – говорит апостол, – к вожделениям. Итак, что же порочного находит Павел в осуждаемых им преданиях? То, что они никак не чтят насыщения плоти, то есть, даже такого, которого требует необходимость. Ибо насыщение означает здесь среднюю сытость, ограничивающуюся простыми велениями природы. Таким образом, насыщение противопоставляется здесь вожделению и всяким излишествам. Природа довольствуется малым. Поэтому отказывать ей в том, что она требует для удовлетворения жизненных нужд, столь же нечестиво, сколь и бесчеловечно.