Bible Commentaries
1 Коринфянам 10

Introduction

стих 1

То, чему ранее апостол учил, использовав два сравнения, он подтверждает теперь примерами. Коринфяне вели себя разнузданно и хвалились так, словно уже заслужили пенсию или, по крайней мере, завершили свое поприще, хотя, на деле, едва лишь вышли из темницы. И апостол описывает это пустое превозношение и самоупование следующим образом: видя вас спокойно почивающих в самых первых начатках, я не хочу, чтобы вы пребывали в неведении о том, что произошло от этого с израильским народом, дабы их несчастный пример пробудил вас ото сна. Но поскольку в примерах различий всегда больше, чем сходства, Павел вначале говорит: мы ни в чем не отличаемся от израильтян, нет ничего, в чем бы наше положение отличалось от положения их. Поэтому, желая предупредить коринфян о том же самом возмездии, которое ранее постигло израильтян, апостол начинает так: не хвалитесь каким-либо преимуществом, словно занимаете лучшее, чем они, место в глазах Божиих. Ибо они получили те же благодеяния, коими сегодня обладаем мы. Там была такая же Церковь Божия, какая сегодня имеется среди нас, были те же самые таинства, служившие им свидетельством благодати Божией. Но, злоупотребив этими благами, они не избежали суда Божия. Поэтому бойтесь, ибо то же самое угрожает и вам. Таким же доводом пользуется и апостол Иуда в своем послании.
1) Все были под облаком. Цель апостола – показать, что израильтяне не меньше, чем мы, были народом Божиим. Из этого мы должны уяснить, что не избежим безнаказанно десницы Божией, столь сурово обрушившейся на них. Ведь итог сказанного в следующем: если Бог не пощадил их, то не пощадит и нас. И эту схожесть апостол доказывает тем, что израильтян украшали те же самые знаки отличия благодати Божией. Ибо таинства служат как бы знаками отличия, коими распознается Церковь Божия. Во-первых, апостол говорит о крещении. Он учит, что облако, защищавшее израильтян в пустыне от солнечного зноя и направлявшее их в пути, вместе с переходом через море было прообразом крещения. В манне же и воде, хлынувшей из скалы, по его словам, заключалось таинство, отвечавшее священной вечере.

Они, – говорит Павел, – крестились в Моисея, то есть, находились под его управлением и водительством. Ибо думаю, что предлог είς по обычаю Писания помещен здесь вместо предлога έν. Ведь несомненно (Ибо иначе), что мы крестимся во имя Христово, а не какого-то человека, как говорит апостол в 1 главе, стих 13. Причем, по двум причинам. Первая: через крещение мы принимаем учение Христово. Вторая: поскольку крещение основано лишь на Христовой силе, во время крещения призывают только Его имя. Итак, израильтяне были крещены в Моисея, поскольку, как было сказано, находились под его надзором и управлением. Но каким образом? В облаке и в море. Значит, – скажет кто-то, – они были крещены дважды. Отвечаю: здесь указаны два символа, составляющие одно крещение, соответствующее нашему.

Но возникает более сложный вопрос. Не подлежит сомнению, что у всех перечисленных Павлом даров Божиих имелся временный плод. Облако защищало от солнечного зноя и указывало путь. Но все это – внешние удобства настоящей жизни. Так же и переход через море помог тому, что израильтяне избежали свирепости фараона и спаслись от угрожавшей им смерти. Польза же от нашего крещения духовна. Итак, почему Павел из земных благодеяний делает таинства и ищет в них какую-то духовную тайну? Отвечаю: Павел не напрасно искал в этих чудесах нечто большее внешнего плотского удобства. Хотя Бог и желал помочь Своему народу в земной жизни, главное было в другом: засвидетельствовать и представить Себя для них Богом, в Котором заключается вечное спасение. Облако повсеместно зовется символом Его присутствия.
Итак, поскольку через облако Бог свидетельствовал о Своем присутствии с израильтянами, как с особым и избранным народом, нет сомнения, что помимо земных удобств израильтяне получали от облака свидетельство духовной жизни. Таким образом, у него было двойное употребление. И то же самое можно сказать о переходе через море. Ведь дорога посредине моря была проложена для них, чтобы избежать руки фараона. Но от чего, если не оттого что Господь постановил принять их под Свою опеку и защиту, и уберечь всеми способами? Значит, из перехода через море израильтяне могли вывести, что Бог о них заботится, и их спасение Ему угодно. Отсюда и пасха, установленная для празднования избавления, одновременно была таинством Христовым. Почему? Потому что через временное благодеяние Бог выказывал Себя их спасителем. И если кто-то над этим поразмыслит, то не найдет ничего глупого в словах Павла. Напротив, он обратит внимание, что и по духовной сущности, и по видимому знаку наше крещение сходно с крещением иудеев.

Но можно опять возразить: все эти знаки не сопровождались Словом. Согласен, но не подлежит сомнению и то, что Бог Духом Своим восполнял недостаток внешней проповеди. Пример чего можно усмотреть и в медном змее. То, что он представлял собой духовное таинство, свидетельствует и Сам Христос (John 3:14). Однако до нас не дошла какаялибо проповедь о змее. И все же Господь открывал тайны верующим той эпохи тем способом, который был Ему угоден.

стих 3

Ели одну и ту же духовную пищу. Апостол упоминает и о другом таинстве, отвечающем священной вечере Господней. Манна и вода, истекшая из скалы, по его словам, служили не только поддержанию тела, но и духовному окормлению души. Истинно, что и то, и другое представляло собой помощь в телесном пропитании. Но это не мешает данным вещам служить и другой цели. Итак, Господь, помогая в насущной телесной нужде, одновременно способствовал и вечной пользе души. И эти два положения очень легко примирить. Разве что сложность возникает от Христовых слов (John 6:31), где Он называет манну тленной пищею для чрева и противопоставляет ее пище для души. Эта фраза, кажется, сильно разногласит с тем, что здесь говорит Павел. Но и на этот вопрос ответ уже готов. У Писания есть следующий обычай: рассуждая о таинствах или других вещах, оно порою приспосабливается к восприятию слушателей. В таком случае оно говорит не о природе вещи, а о том, что превратно о ней думают люди. Так и Павел говорит об обрезании не всегда одинаково. Рассматривая в нем установление Божие, он говорит, что обрезание – печать праведности по вере. Выступая же против тех, кто хвалился внешним и голым символом и превратно помещал в нем спасительной упование, он называет обрезание символом проклятия, поскольку через него человек обязывает себя соблюдать весь закон. В этом случае он говорит о том, что думали лжеапостолы, поскольку выступает не против чистого установления Божия, а против их заблуждения. Таким образом, поскольку плотские люди предпочитали Христу Моисея за то, что он кормил народ в пустыне на протяжении 40 дней, и думали только о насыщении желудка, не ища ничего другого, Христос в Своем ответе не объясняет значение манны, но, пропустив все остальное, приспосабливает речь к восприятию слушателей. Он как бы говорит: Моисей находится у вас в большом почете; вы даже восхищаетесь им как самым выдающимся пророком потому, что он насытил в пустыне чрево ваших отцов, ибо вы выдвигаете против Меня лишь одно возражение: Я для вас ничто, поскольку не даю пищу для желудка; но если вы столь цените тленную пищу, что же надо думать о животворящем хлебе, питающим души в вечную жизнь? Итак, мы видим, что Господь говорит не о природе вещи, а о том, что думают о ней слушатели. Павел же рассматривает здесь не злоупотребление нечестивых, а само Божие установление.

Далее, говоря, что отцы ели ту же самую духовную пищу, он, во-первых, указывает на то, какова сила и действенность таинств, а, во-вторых, показывает, что сила у древних таинств закона была такая же, какая сегодня имеется у наших. Ведь если манна была духовной пищей, отсюда следует, что в таинствах нам показывают не голые знаки, но одновременно дают и означаемую знаками вещь. Ибо не лжив Бог, чтобы вскармливать нас пустыми выдумками. Знак остается знаком и сохраняет свою сущность, но подобно тому, как смешны паписты, бредящие о незнамо каких пресуществлениях, так и не наше дело отделять друг от друга истину и образ, соединенные Богом вместе. Паписты смешивают друг с другом вещь и ее знак. А мирские люди, вместе со Швенкфельдом и ему подобными, отделяют знаки от вещей. Мы же придерживаемся середины, то есть, исповедуем установленное Господом соединение, но соединение раздельное, и то, что свойственно одному, не переносим на другое.
Остается сказать и о втором положении относительно сходства древних символов с нашими. Известна догма схоластов: таинства ветхого закона изображали благодать, а наши дают ее непосредственно. И этот отрывок весьма уместен для опровержения этого заблуждения. Он свидетельствует: древнему народу вещь, изображаемая таинством, подавалась не меньше, чем нам. Поэтому сорбоннцы нечестиво думают, будто святые отцы, жившие под законом, были лишены изображаемой знаками истины. Согласен с тем, что от явления Христа во плоти действенность знаков для нас и яснее и обильнее, чем была для отцов. Таким образом, разница между ими и нами состоит лишь в степени, или (как говорится) в отношении большего и меньшего. Ибо мы полнее получаем то же самое, что в меньшей степени получали они. Но не в том, что у них были лишь пустые образы, а у нас – сама означаемая ими вещь.
Некоторые толкуют так: отцы по отношению друг к другу ели одну и ту же пищу. Таким образом, они сравниваются не с нами, а между собой. Но такие толкователи не обращают внимания на замысел Павла. О чем еще он говорит, если не о том, что древний народ получал одинаковые с нами благодеяния и участвовал в одинаковых с нами таинствах? Дабы мы, уповая на какое-либо преимущество, не думали, будто нам не угрожает постигшая их кара. Хотя я не хотел бы спорить с кем-то по этому вопросу, но говорю лишь о том, что кажется мне правильным.
Известен мне также и довод тех, кто следует этому толкованию, а именно: оно наилучшим образом согласуется с предыдущим уподоблением. Всем израильтянам было предложено одно и то же ристалище, и все они вышли из одной и той же темницы. Все приняли участие в одном забеге. Все надеялись на одно и то же. Но многие из них так и не получили награды.
Однако я, подробно все рассмотрев, заявляю: эти соображение не вынуждают меня отойти от собственного мнения. Ибо апостол не напрасно упоминает только о двух таинствах, и особенно о крещении. Зачем еще он делает это, если не для того, что противопоставить их нашим? Действительно, если бы он сравнивал между разными представителями этого народа, то скорее сказал бы об обрезании и других более известных и значительных таинствах. Но он выбрал менее известные таинства, больше подходящие к противопоставлению их и нас. Иначе не был бы уместен сделанный апостолом вывод: все, случившееся с ними, служит для нас образом, поскольку на их примере мы видим суд Божий, угрожающий и нам, если мы совершим те же самые преступления.

стих 4

Камень (скала) же был Христос. Некоторые невежественно искажают эти слова Павла, словно он говорил, что Христос был духовной скалой, и вел речь не о той скале, что являлась видимым символом. Но мы видим, что апостол намеренно рассуждает здесь о внешних знаках. Возражение, основанное на том, что скала зовется духовной, довольно глупо. Ибо сей эпитет только дает нам понять, что речь идет о символе духовной тайны. Между тем, не подлежит сомнению, что апостол сравнивает здесь наши таинства с таинствами ветхими.

Второе же приводимое возражение – еще глупее и звучит совершенно по-детски: каким образом, – говорят эти люди, – скала, неподвижно стоящая на одном месте, могла сопровождать израильтян? Как будто не ясно, что под скалою здесь означается струя воды, никогда не иссыхавшая у народа Божия. Ведь Павел восхваляет благодать Божию за то, что Бог повелел воде, изведенной из скалы, течь туда, куда бы ни пошел народ, так, словно его сопровождала сама скала. Но если смысл Павловых слов в том, что Христос есть духовный фундамент Церкви, то по какой причине глагол стоит здесь в прошедшем времени? Действительно, совершенно ясно, что сказанное апостолом относилось именно к отцам. Итак, пусть исчезнет глупое измышление, коим склонные к любопрению люди предпочитают скорее выдать свое бесстыдство, нежели допустить, что речь идет о таинствах.

Впрочем, уже было сказано, что древние таинства сопровождало предъявление означаемых ими вещей. Итак, коль скоро они были образами Христа, отсюда следует, что Христос был соединен с ними не по месту, не природным или сущностным единством, но сакраментальным способом. По этой причине апостол и говорит, что скала эта была Христом. Ибо, когда говорится о таинствах, нет ничего привычнее метонимии. Итак, здесь имя самой вещи переносится на ее знак, не потому, что оно подходит ему в собственном смысле, а фигурально, из-за упомянутой связи между знаком и вещью. Но эти вопросы я обсуждаю здесь лишь мимоходом, поскольку подробнее рассмотрю их в толковании Joshua 11:0-ю главу.

И все же остается еще один вопрос: поскольку ныне во время вечери мы едим тело Христово и пьем Его кровь, каким же образом иудеи были причастниками той же самой духовной пищи и того же самого пития, коль скоро еще не было плоти Христовой, которую можно было бы есть? Отвечаю, что плоть, которой еще не было, тем не менее подавалась им в пищу. И это – не пустая или софистическая увертка. Ибо спасение иудеев зависело от благодеяния смерти и воскресения Христова, и поэтому – от Его плоти и крови. Значит, им для того было нужно принимать плоть и кровь Христовы, чтобы участвовать в благодеянии искупления. И это принятие было таинственным делом Святого Духа, делавшего так, что еще не созданная плоть Христова была для них действенной. Но апостол имеет в виду, что иудеи поедали эту плоть своим способом, отличным от нашего. Именно об этом я и говорил ранее: то есть теперь Христос явлен нам полнее в силу более полного откровения. Ибо сегодня поедание является субстанциальным, а тогда оно еще не могло таким быть. То есть, Христос окормляет нас Своей плотью, принесенной за нас в жертву и предназначенной нам в пищу, и от нее мы черпаем свою жизнь.

стих 5

Но не о многих из них (но многие из них). Теперь мы видим, к чему были направлены предыдущие слова апостола: дабы мы не приписывали себе больше достоинства и превосходства по сравнению с иудеями, но ходили в смирении и страхе Божием. Ведь в этом случае мы не напрасно одарены светом истины и таким изобилием благодати. Всех их, – говорит апостол, – Бог избрал быть Его народом. Но многие из них отпали от благодати. Итак, наученные подобными свидетельствами, будем остерегаться, чтобы то же самое не произошло и с нами. Ибо мы не избежим наказания за то, за что Бог столь сурово покарал иудеев.

Но здесь можно снова возразить: если является правдой то, что лицемеры и нечестивые ели тогда духовную пищу, неужели и сегодня неверующие принимают в таинствах саму означаемую ими вещь? Некоторые, боясь, как бы людское неверие не показалось ущемляющим истину Божию, учат, что нечестивые вместе со знаком принимают и саму вещь. Но страх этот совершенно излишен. Ведь Господь предлагает и достойным, и недостойным то, что обозначает знак, но не все способны этим пользоваться. Между тем и знак не изменяет своей природы, и действенность его никуда не уходит. Посему со стороны Бога манна даже для неверующих была духовной пищей; но поскольку уста неверующих были только плотскими, они не поедали то, что им подавалось. Более подробное рассмотрение этого вопроса я отлагаю до главы 11-й.

Ибо они поражены (повергнуты) были. Признак, доказывающий то, что эти люди не были угодны Богу. Ибо Он сурово явил на них Свой гнев и покарал их за неблагодарность. Некоторые относят сказанное ко всему народу, погибшему в пустыне, за исключением лишь Халева и Иисуса Навина. Я же считаю, что здесь говорится только о людях, отдельные разновидности которых апостол вскоре перечислит.

стих 6

А это были образы для нас. Апостол еще выразительнее учит тому, что к нам также относятся выпавшие на их долю наказания, дабы служить для нас свидетельством, и дабы мы, подобно им, не вызывали к себе гнев Божий. Бог, – говорит апостол, – наказывая их, словно на картине изобразил для нас Свою суровость, дабы мы чрез это научились Его бояться. О слове «образ» мы вскоре скажем. Теперь же я только хочу предупредить читателей о том, что вполне обдуманно отошел как от древнего переводчика, так и от версии Эразма. Ибо и тот, и другой затемняют слова Павла или, по крайней мере, неясно выражают мысль о том, что Бог в иудейском народе предызобразил нечто, способное научить нас.

Чтобы мы не были похотливы на злое. Теперь апостол перечисляет некоторые разновидности их преступлений или отдельные их примеры, дабы, пользуясь этим поводом, обличить определенные пороки, о которых было полезно напомнить коринфянам.

Думаю, что здесь имеется в виду история, изложенная в Numbers 11:4, хотя другие относят сказанное к тому, что содержится в главе 26:64. Народ, определенное время питавшийся манной, наконец, стал испытывать к ней отвращение и требовать другую пищу, которой обычно питался в Египте. Он согрешил двояко: в том, что презрел особое благодеяние Божие, и в том, что желал разнообразия пищи и удовольствий против воли Божией. Господь, оскорбленный подобной невоздержанностью, наслал на народ тяжкую язву. Отсюда это место было названо «гробами прихоти», поскольку там похоронили пораженных Господом людей. Этим примером Господь засвидетельствовал, сколь сильно ненавидит похоть, рождающуюся от нашей неумеренности и отвращения к Его дарам. Ибо злым и непозволительным заслуженно считается все, преступающее установленные Богом границы.

стих 7

Не будьте также идолопоклонниками. Здесь упоминается история, изложенная в Exodus 32:7. Ибо, когда Моисей провел на горе больше времени, чем могла вытерпеть легковесность народа, Аарон был принужден изваять тельца и предложить его для поклонения. Не потому, что народ захотел заменить своего Бога, но потому что желал по своему плотскому разумению иметь видимый знак присутствия Божия. И Бог, суровейшим образом покаравший тогда за идолопоклонство, показал на этом примере, сколь сильно гнушается всякого служения идолам.

Написано: народ сел. Немногие правильно толкуют этот отрывок. Большинство считает, что причиной распутства для народа послужила его невоздержанность. Как говорится в народной пословице: за наполненным чревом следует пляска. Но Моисей говорит здесь о священном пире, то есть, о пире, посвященном почитанию идола. Поэтому пиршество и игра суть дополнения к идолопоклонству. Ведь как народу Божию, так и суеверным людям было привычно присоединять к жертвоприношению пир, как часть богопоклонения. И присутствовать на нем не позволялось никому из оскверненных или нечистых. Язычники также установили для своих идолов священные игры, по обряду которых израильтяне тогда, без сомнения, почтили сделанного ими тельца. Ибо такова наглость человеческого разума – все, что нравится людям, они приписывают Богу. Посему безумие язычников довело их до того, что они вообразили, что боги их услаждаются гнуснейшими зрелищами, такими как: бесстыдные скаканья, сквернословия и всякого рода мерзости. Посему, подражая им, израильский народ, по окончании торжественного пира, встал на праздничные игры, дабы ничего не упустить в почитании своего идола. Таков подлинный и простой смысл.

Но спрашивается: почему апостол упомянул здесь о еде и игре, а не о поклонении? Ибо поклонение – основное в идолопоклонстве, все же предыдущее – лишь дополнения к нему. Отвечаю: он выбрал то, что в наибольшей степени подходило коринфянам. Не похоже на правду, что они посещали собрания нечестивых, чтобы простираться перед идолами. Однако они участвовали в пиршествах, посвященных почитанию демонов, и не избегали нечестивых обрядов, служивших символами идолопоклонства. Итак, апостол обоснованно говорит: то, в чем согрешили коринфяне, особо осуждается Богом. В итоге, он хочет сказать, что прикосновение к любой части идолопоклонства вызывает осквернение. И те, кто осквернил себя внешними символами идолослужения, не избегнут наказания Божия.

стих 8

Не станем блудодействовать. Теперь он говорит о блуде, вполне дозволенном, как явствует из истории, среди коринфян. Из вышесказанного легко заключить, что от этого порока не были совсем свободны даже те из них, кто стал христианином. И кара за этот порок должна испугать нас и наставить в понимании того, сколь ненавистны Богу нечистые вожделения. Ведь в один день погибло двадцать три тысячи или, по словам Моисея, двадцать четыре тысячи израильтян. Хотя апостол и не согласен с Моисеем в числе, примирить их весьма легко, ибо вовсе не ново там, где нет намерения точно и детально пересчитывать людей, приводить только их приблизительное число. Подобно тому, как у римлян говорилось о центумвирах, хотя имелось в виду сто два человека. Итак, поскольку десница Господня повергла приблизительно двадцать четыре тысячи человек, то есть, больше двадцати трех тысяч, Моисей приводит максимальное, а Павел – минимальное возможное число. Таким образом, в сути дела нет никакого расхождения. Эта история изложена в Numbers 25:9.

Но здесь возникает одна трудность: почему Павел вменяет эту язву блудодейству, в то время как, по словам Моисея, гнев Божий возгорелся оттого, что народ вовлекся в священнодействия Ваалфеору. Но, коль скоро начало отпадения состояло в блудодеянии, и сыны Израиля впали в нечестие не столько по религиозным соображениям, сколько обольщенные блудницами, следовало приписать блуду все произошедшее от этого зло. Ибо по совету Валаама мадианитяне отдали для блуда дочерей своих израильтянам, дабы сделать их чуждыми истинного богопочитания. Больше того, слепота, состоящая в том, что израильтяне позволили себе из-за прелестей блудниц впасть в нечестие, была наказанием за похоть. Посему усвоим, что блуд – вовсе не незначительный грех. Ведь Бог покарал за него столь сурово и столь многими способами.

стих 9

Не станем искушать Христа. Эта фраза относится к истории, изложенной в Numbers 21:6. Поскольку народу надоело долго ожидание, он стал жаловаться на свою судьбу и требовать у Бога отчета: почему издевается над нами Бог, и т.д.? Павел называет этот народный ропот искушением, и вполне обоснованно. Ибо искушение противоположно терпению. Что же было тогда причиной того, что народ восстал на Бога, если не то, что, подталкиваемый своим дурным вожделением, он не мог потерпеть до наступления установленного Богом времени? Итак, заметим, что источник зла, от которого нас здесь предостерегает Павел, – это нетерпение, когда мы хотим опередить Бога и не покоряемся Ему, дабы Он нами правил, но скорее желаем подчинить Его нашей воле и нашим законам. И Бог сурово покарал это зло в случае с израильским народом. Однако же Он всегда остается Тем же – справедливым Судьей. Поэтому, если мы не хотим испытать на себе то же самое наказание, не будем Его искушать.

Это место замечательно в отношении вечности Христа. Неубедительна уловка Эразма, толкующего так: не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали Бога, – поскольку весьма натянуто подразумевать здесь слово «Бог». Не удивительно также, что Христос зовется здесь вождем израильского народа. Ибо как Бог был милостив к Своим только через этого Посредника, так и благодеяния Свои Он посылает только через Него. Кроме того, Ангел, вначале явившийся Моисею и всегда сопровождавший народ в пустыне, часто зовется словомיהוה. Итак, уверимся в том, что Ангел этот был Сыном Божиим и уже тогда руководил Церковью, Главою которой являлся.

Что же касается имени «Христос», то оно, по смыслу обозначая человеческую природу, тогда еще не подходило Сыну Божию, но приписывается Ему через общение в свойствах. Как и в другом месте, где сказано, что Сын Человеческий сошел с неба.

стих 10

Не ропщите. Некоторые думают, что речь идет о ропоте, возникшем, когда посланные осмотреть землю соглядатаи, вернувшись, охладили народный пыл. Но поскольку этот ропот не был тут же поражен бичом Божиим, и наказание заключалось лишь в том, что всех отлучили от владения землею, необходимо по-другому толковать данное место. Лишение права войти в обетованную землю было тягчайшим наказанием, но Павел, говоря о поражении народа истребителем, подразумевают совсем иной вид кары.

Поэтому я отношу сказанное к истории, изложенной в 16-й главе книги Чисел. Когда Бог покарал гордыню Корея и Авирона, народ возроптал на Моисея и Аарона, словно это они были зачинщиками насланной Богом язвы. И Бог покарал народ за это негодование, послав с неба огонь, истребивший многих, а именно: более четырнадцати тысяч. Итак, здесь мы видим яркий и запоминающийся образчик гнева Божия на бунтарей и ропщущих на Него смутьянов. Они роптали на Моисея, но коль скоро у них не было причины для нападок, и воспылали они только лишь потому, что Моисей добросовестно исполнил служение, вверенное Ему от Бога, ропот этот был направлен против Самого Создателя. Поэтому будем помнить: восставая на добросовестных служителей Божиих, мы имеем дело с Богом, а не с ними. Будем также знать, что подобная дерзость не останется безнаказанной.
Под истребителем же я понимаю ангела, исполнившего Божий приговор. Ведь, как явствует из разных мест Писания, для наказания людей Бог порою пользуется служением злых, а порою – и добрых ангелов. И коль скоро Павел не уточняет, о каком именно ангеле идет речь, можно выбрать любой вариант.

стих 11

Все это происходило с нами, как образы (Все эти образы происходили с нами). Апостол снова повторяет, что все сказанное случилось с израильтянами, дабы служить нам образом, то есть примерами, в которых Бог явил нам Свой праведный суд. Мне известно, что другие философствуют об этих словах утонченнее, но думаю, что полностью выражу мысль апостола, сказав, что на этих примерах, как на картинах, мы лицезреем суд, ожидающий идолопоклонников, блудников и прочих презрителей Бога. Ибо эти примеры – живые образы, представляющие нам Бога гневающимся за подобные прегрешения. И толкование это, будучи простым и истинным, является также и полезным. Оно преграждает путь отдельным безумцам, искажающим этот отрывок с целью доказать, что все происходившее с древним народом имело прообразовательное значение. Начальным положением они выбирают следующее: этот народ был образом Церкви. Отсюда они заключают: все обещанные и данные ему от Бога благодеяния, все кары лишь предызображали то, что должно исполниться после пришествия Христова. Это – самый губительный бред, наносящий тяжкое оскорбление святым отцам и еще более тяжкое Самому Богу. Ибо израильский народ был образом Христианской Церкви в том смысле, что и сам был истинной Церковью. Его состояние так изображало состояние наше, что и само было в собственном смысле церковным. Обетования, данные израильтянам, так оттеняли Евангелие, что одновременно и заключали его внутри. Таинства их так служили для изображения наших, что в то время сами были истинными таинствами с присущей им действенностью. Наконец, те, кто тогда правильно пользовался учением и символами, были наделены одинаковым с нами Духом веры. Поэтому слова Павла ничем не помогают вышеназванным безумцам. Апостол не имел в виду, что происходившее в то время являлось образом в том смысле, словно было не истиной, а одним лишь пустым спектаклем; скорее (как мы уже говорили) он просто учит: тогда словно на картине изображалось то, что служит теперь нашему назиданию.

Написаны в наставление нам. Вторая часть предложения истолковывает первую. Ведь помнить о случившемся тогда важно не израильтянам, но нам. Отсюда не следует, что вышеназванные кары не были истинными посещениями Божиими, способными исправить израильтян. Но подобно тому, как в то время Бог осуществлял Свой суд, так Он восхотел для нашего назидания оставить о нем вечную память. Ибо какую пользу принес бы этот рассказ мертвым? И какую – для живых, если бы последних не вразумили печальные примеры других? И общепризнанным принципом, в котором должны сойтись все благочестивые, апостол считает следующее: все изложенное в Писании полезно для нашего знания.

Достигшим последних веков (на которых выпали окончания веков). Слово τέλη иногда означает «тайны». И это его значение, возможно, вполне соответствует контексту. Но я следую общепринятому чтению, поскольку оно проще. Итак, апостол говорит, что на нас выпали окончания всех веков, поскольку настоящему веку соответствует полнота всего и поскольку настали новейшие времена. Ибо Царство Христово – главная цель закона и всех пророчеств.

Далее, сказанное Павлом противоречит распространенному мнению о том, что Бог был суровее во времена ветхого завета и всегда готов к наказанию за проступки, теперь же Он стал более склонным к милости и прощающим с большей легкостью. Думающие так толкуют слова о том, что мы находимся под законом благодати, в следующем смысле: мы со значительно большей легкостью можем умилостивить Бога, чем это могли древние. Но что говорит Павел? Если Бог покарал их, то тем более не пощадит и нас. Итак, пусть исчезнет заблуждение о том, что Бог теперь с меньшей настойчивостью карает за преступления.
Действительно, следует признать, что с пришествием Христовым благость Божия излилась на людей обильнее и заметнее. Но как это связано с безнаказанностью тех, кто злоупотребляет Его благодатью? Надо лишь иметь в виду одно: сегодня вид наказания иной. Некогда Бог больше посылал благочестивым внешние благословения, нежели свидетельствовал им Свою отеческую любовь, и так же больше выказывал Свой гнев телесными карами. Теперь же, при более полном откровении, которым обладаем мы, Бог не столь часто насылает видимые кары и не карает столь внезапно злых телесными наказаниями. Но об этом можно больше прочесть в наших «Наставлениях».

стих 12

Посему, кто думает, что он стоит. Из вышесказанного апостол делает вывод: не стоит настолько хвалиться нашим началом или продвижением, чтобы спокойно почивать на лаврах. Ибо коринфяне хвалились своим положением так, что, забыв о собственной немощи, совершали многочисленные проступки. Таким было и то извращенное самоупование, которое повсеместно обличали пророки в израильском народе.

Однако, поскольку паписты искажают данный отрывок для утверждения своей нечестивой догмы о постоянно колеблющейся вере, отметим, что есть два вида спокойствия. Один опирается на обетование Божие, коль скоро благочестивая совесть убеждается, что Бог никогда ее не покинет. Основываясь на этом непоколебимом убеждении, она отважно и бестрепетно ведет войну с грехом и сатаною. И, тем не менее, помня о собственной немощи, она со страхом и смирением приступает к Богу, с усердием и озабоченностью Ему вверяясь. Такого рода спокойствие свято и неотделимо от веры, как явствует из многих мест Писания, особенно из Romans 8:33.

Другое спокойствие рождается из беспечности, когда люди гордятся уже полученными дарами и, словно будучи неуязвимыми, ни о чем больше не заботятся, но довольствуются настоящим состоянием. Таким образом, они подставляют себя всем нападкам сатаны. Именно от такого спокойствия отваживает Павел коринфян, видя, что они довольны собою из-за собственной глупости. Однако он не велит им с тревогой в душе сомневаться относительно воли Божией или трепетать в неуверенности о собственном спасении, как о том бредят паписты.

В итоге, будем помнить: Павел говорит здесь о людях, превозносящихся плотским самоупованием, и отвергает ту уверенность, которая основана на людях, а не на Боге. Ибо, еще прежде (Ведя же речь о благочестивой уверенности, он говорит: стойте непоколебимо и утвержденно) похвалив твердость веры колоссян (Colossians 2:5), он велит им, укоренившись во Христе, пребывать непоколебимыми, назидаясь и укрепляясь в вере.

стих 13

Вас постигло искушение. Пусть другие толкуют так, как хотят. Я же думаю, что это сказано к утешению коринфян, дабы, услышав о столь устрашающих примерах гнева Божия, которые до этого приводил апостол, они не пали духом и не смутились в своем страхе. Посему, чтобы увещевание его оказалось полезным, апостол дает им возможность вразумиться и как бы говорит: у вас нет причин падать духом; я не хотел дать вам повод для отчаяния, ибо с вами произошло то же, что обычно происходит с людьми. Другие же, напротив, думают, что здесь осуждается малодушие тех, кто уступает после легкого искушения. Действительно, «человеческое» иногда означает «умеренное». Поэтому согласно этим толкователям смысл следующий: прилично ли поддаваться столь легкому искушению? Но поскольку контексту здесь больше соответствует утешение, я больше склонен к первому варианту.

Верен Бог. Ранее апостол велел коринфянам быть довольными своим прошлым, побуждая их к покаянию. Теперь же на будущее он утешает их твердой надеждой, поскольку Бог не позволит им искушаться сверх сил. Он велит коринфянам взирать на Господа. Ибо искушение, каким бы незначительным оно ни было, тут же победит нас и погубит, если мы станем опираться на собственные силы. Апостол называет Господа верным не только потому, что Он верен Своим обетованиям. Павел как бы говорит: Господь – надежный страж Своих людей, под Его защитой вы в безопасности, ибо Он никогда не оставляет Своих; поэтому, коль скоро Он взял вас под Свою опеку, у вас нет причин для страха, лишь бы вы полностью полагались на Него; ведь, если бы Бог лишал нас помощи в нужде или продлевал искушение, видя, как немощные прогибаются под его тяжестью, Он бы в некотором смысле обманывал нашу надежду.

Не поддаваться же искушению Бог помогает нам двояко: давая нам силу и умеряя само искушение. О последнем способе апостол и ведет главным образом речь. Но он не исключает и первый способ помощи, а именно: Бог смягчает искушение, дабы оно не задавило нас своей тяжестью. Слово «искушение» я понимаю в обобщенном смысле, как все причиняющее нам волнение.

стих 14

Итак, возлюбленные мои, убегайте. Теперь апостол возвращается к частному вопросу, от которого ранее несколько отошел. Чтобы одно лишь голое учение не стало для коринфян бесплодным, он вставил в текст послания уже прочитанные нами общие увещевания. Однако теперь апостол продолжает начатую ранее тему: не подобает христианину принимать участие в суевериях нечестивых. Убегайте идолослужения, – говорит Павел.

Посмотрим сначала, в каком смысле он использует это слово. Павел, несомненно, не подозревал коринфян в столь явном невежестве и нерадивости, чтобы думать, будто они почитают идолов от сердца. Но поскольку коринфяне без страха и зазора посещали собрания нечестивых и вместе с ними участвовали в некоторых обрядах, установленных для поклонения идолам, апостол осуждает здесь эту вседозволенность. Ибо она дает другим самый дурной пример. Итак, ясно, что, говоря об идолослужении, апостол имеет в виду лишь внешнюю его разновидность. Или, если угодно, он говорит об исповедании идолопоклонства. Подобно тому, как Бога почитают коленопреклонением и другими знаками почтения, хотя главное и истинное почитание является внутренним, то же самое можно сказать и об идолах. Ведь у противоположностей одна и та же основа. Сегодня многие напрасно стараются оправдать свои внешние поступки под предлогом того, что они совершаются не от сердца. Но Павел вполне заслуженно осуждает таковых в идолопоклонстве. Поскольку мы должны выказывать Богу не только тайное сердечное чувство, но и внешнее поклонение, тот, кто внешним образом почитает идолов, настолько же лишает поклонения Бога. Пусть он оправдывается, как хочет, его поступки говорят сами за себя. Ибо он присваивает идолу честь, законно принадлежащую одному лишь Богу.

стих 15

Я говорю вам как рассудительным. Поскольку апостол собирался обосновать свой довод таинством вечери, этим небольшим вступлением он призывает коринфян тщательнее размыслить над величием данного предмета, и как бы говорит: я обращаюсь не к новичкам; вы уже знаете о силе священной вечери – посредством нее мы прививаемся к телу Господню; итак, сколь недостойно для вас входить в общение с нечестивыми, сливаясь с ними в единое тело! Косвенно Павел упрекает коринфян в невежестве, ибо они, хорошо обученные в школе Христовой, потакали себе в пороке, тяжесть которого было весьма легко осознать.

стих 16

Чаша благословения. Хотя священная вечеря Христова заключается в двух символах: хлебе и вине, – апостол начинает здесь со второго. Чашей благословения он называет ту, что предназначена для таинственной евлогии. Я не согласен с теми, кто под благословением понимает здесь благодарение, а слово «благословлять» толкует, как «благодарить». Признаю, что порой это слово употребляется в данном смысле, но никогда в таком обороте речи, которым воспользовался здесь Павел. И предположение Эразма о том, что здесь по умолчанию подразумевается предлог, весьма натянуто. Смысл же, которому следую я, прост и не содержит ничего сокрытого.

Итак, согласно апостолу, «благословлять» чашу означает освящать ее для такого использования, чтобы она была для нас символом крови Господней. А это происходит по слову обетования, когда верующие согласно Христову установлению собираются, чтобы помянуть в этом таинстве Его смерть. У папистов же освящение – это какая-то заимствованная от язычников магия, не имеющая ничего общего с чистым христианским культом. Как свидетельствует в другом месте тот же Павел, словом Господним освящается и любая другая наша пища. Но благословение преследует в этом случае иную цель, а именно: чтобы использование даров Божиих было у нас правильным и способствовало как славе Дарителя, так и нашему благу. Цель же таинственного благословения во время вечери в том, чтобы вино больше не было обычным питием, но посвящалось духовному окормлению души, будучи символом Христовой крови.
Павел называет благословленную таким образом чашу – κοινωνίαν крови Господней. Но спрашивается, в каком смысле? Пусть прекратятся споры, и все разом прояснится! Истинно, что через кровь Христову верующие входят в общение, дабы составить единое тело. И такого рода единство истинно зовется κοινωνία. То же самое я утверждаю и о хлебе. Кроме того, я слышу, что Павел тут же, как бы с целью истолкования, добавляет, что все мы становимся одним телом, поскольку вместе причащаемся одного хлеба. Но откуда, спраши ваю, между нами возникает эта κοινωνία, если не оттого что мы соединены со Христом таким способом, чтобы быть плотью от Его плоти и костью от Его костей? Ведь, чтобы соединиться между собой, нам (так сказать) надлежит сначала привиться к Христову телу.

Добавь, что Павел говорит здесь не только о взаимном общении (Которое имеют между собой люди) между людьми, но и о духовном союзе Христа с верующими, дабы вывести отсюда, что для них оскверняться от общения с идолами – невыносимое святотатство. Итак, из контекста можно заключить, что κοινωνίαν крови – это общение, которое мы имеем с Христовой кровью, когда Христос прививает всех нас к Своему телу, дабы мы жили в Нем, а Он – в нас.

Признаю, что именование чаши приобщением является образным, лишь бы только не устранялась истина этого образа; то есть, лишь бы здесь присутствовала сама обозначаемая образом вещь, состоящая в том, что наша душа так же приобщается крови Христовой, как и мы своими устами пьем вино. Впрочем, паписты не могли бы сказать, что чаша благословения есть приобщение крови Христовой, ибо вечеря у них изуродована и искажена. Но если мы будем называть вечерей инородную церемонию, сотканную из разных человеческих измышлений, она едва сохранит даже след Господнего установления. Но, как бы там ни было в отношении прочего, одно все же несомненно противоречит правильному совершению вечери – лишение народа чаши, составляющей добрую половину таинства.

Хлеб, который преломляем. Отсюда явствует, что в древней Церкви имелся обычай каждому отламывать от хлеба свою долю, дабы сделать более наглядным соединение благочестивых в едином Христовом теле. И то, что обычай этот удерживался долго, видно из свидетельства выдающихся церковных авторов первых трех столетий после смерти апостолов. Но затем победило суеверие, и священник стал класть в уста верующим хлеб, до которого больше никто не смел дотронуться.

стих 17

Один хлеб. Выше я говорил о том, что Павел не прямо увещевает нас здесь к любви. Он упоминает о ней мимоходом, дабы коринфяне осознали: наш союз со Христом должен поддерживаться и внешним исповеданием. Ибо все мы участвуем в священном символе этого союза. При этом во второй части предложения апостол упоминает лишь о второй части таинства. Для Писания вполне привычно преломлением хлеба обозначать всю вечерю Господню. И читателям стоит попутно напомнить об этом, дабы никого из малоопытных не смущала гнилая увертка некоторых клеветников: будто Павел, говоря об одном хлебе, хотел лишить народ половины священного таинства.

стих 18

Посмотрите на Израиля по плоти. Еще один пример, подтверждающий, что природа всех священнодействий – соединять нас с Богом определенного рода союзом. Ибо Моисей допускал до вкушения жертвы лишь тех, кто правильно себя подготовил. Я говорю не об одних только священниках, но обо всем народе, поедавшем остатки от жертвы. Отсюда следует, что все, питавшиеся плотью закланных животных, были причастниками жертвенника. То есть, того освящения, которым Бог удостоил храм и все проводимые в нем священнодействия.

Фраза «по плоти», кажется, добавлена для того, чтобы коринфяне посредством сравнения больше ценили действенность вечери. Апостол как бы говорит: если в древних образах и в детоводительных начатках присутствовала такая сила, то какая же тогда заключается в наших таинствах, где Бог сияет для нас много ярче! Хотя проще (на мой взгляд) думать, что Павел этим признаком хотел лишь провести различие между подзаконными иудеями и теми, кто обратился ко Христу.
Но противопоставление остается тем же самым, а именно: если священнодействия Божии освящают Его почитателей, то священнодействия идольские, напротив, оскверняют. Освящает один лишь Бог, поэтому все чуждые боги только оскверняют. И наоборот, как таинства соединяют верующих с Богом и вводят в общение с Ним, так и суеверные обряды нечестивых вводят их в общение с идолами. Однако прежде, чем перейти к этой теме, апостол предварительно отвечает на вопрос, который могли бы задать возражающие.

стих 19

Что же я говорю? На первый взгляд, могло показаться, что апостол либо рассуждает неубедительно, либо приписывает идолам сущность и какую-то способность. И ему было легко возразить: как можно сравнивать живого Бога с идолами? Бог через таинства соединяет нас с Собой; пусть так, но откуда подобная сила у идолов, которые – ничто, и не могут того же самого; или ты думаешь, что идолы – нечто, и что-то могут делать?

И апостол отвечает, что имеет в виду не самих идолов, но намерение тех, кто приносит им жертвы. Ибо из намерения этого и происходит осквернение, на которое ранее намекал апостол. Итак, он признает, что идол – ничто, признает, что язычники впустую проводят обряды торжественного посвящения. Не потому, что творения Божии оскверняются подобными нелепостями, но потому что цель их суеверна и достойна осуждения, потому что нечестиво само дело, – апостол и делает вывод об осквернении всех, приобщающихся идолам.

стих 20

Язычники, принося жертвы (То, что приносят в жертву язычники). Дабы ответ оказался полным, в словах апостола надо подразумевать скрытое отрицание, то есть: я не говорю, будто идол есть нечто, не воображаю, что он наделен какой-то силой; я утверждаю, что язычники приносят свои жертву бесам, а не богам, и поэтому оцениваю их действия из их порочного и нечестивого суеверия; ибо всегда следует обращать внимание на то, с каким намерением делается что-либо; итак, присоединяющийся к ним признается в участии в одинаковом с ними нечестии. Апостол продолжает развивать начатую тему: если бы дело было только в Боге, то идолослужение – ничто, но по отношению к людям оно весьма порочно, ибо всякий возлежащий на идольском пиршестве объявляет себя почитателем идолов.

Впрочем, слово «демоны» некоторые относят к вымышленным богам язычников, согласно их обычной манере выражения. Ибо, говоря о демонах, они имели в виду менее значимых богов – таких, как герои. Таким образом, слово «демоны» понималось в хорошем смысле. И у Платона также много написано о гениях или ангелах. Но подобный смысл был бы полностью чужд мысли апостола. Ибо он хотел научить, сколь тяжкий грех – участвовать в мероприятиях, связанных с почитанием идолов. Итак, его интересам отвечало не смягчать, но скорее усиливать присутствующее здесь нечестие. Как было бы глупо использовать почтенное имя для обозначения величайшего зла! Из пророческих слов (Deuteronomy 32:17) определенно явствует, что приносящие жертву идолам приносят бесам. В греческом же общераспространенном переводе этого места использовано слово «демоны», и именно в этом смысле данное слово повсеместно употребляется в Писании. Насколько же вероятнее то что Павел заимствовал сказанное из пророков, желая обозначить тяжесть этого зла, нежели, что он, выражаясь по обыкновению язычников, превозносил то, что хотел в наивысшей степени проклясть!

Однако этому, кажется, несколько противоречит сказанное мною ранее о том, что Павел имел в виду намерение идолопоклонников. Ведь оно заключалось в том, чтобы почитать вымышленных и придуманных богов, а не бесов. Отвечаю: и то, и другое вполне согласуется друг с другом. Поскольку люди настолько осуетились в своих помышлениях, что воздают божеское почитание творениям, а не единому Богу, они на самом деле в качестве кары служат сатане. Они не находят искомую ими середину между Богом и сатаной, и сатана по праву предлагает им себя для поклонения, когда они отходят от истинного Бога.

Но я не хочу. Если бы слово «демон» имело промежуточное значение, сколь невыразительным было бы это речение Павла, в котором, тем не менее, содержится наивысшая суровость к идолопоклонникам! И апостол приводит причину: никто не может одновременно приобщаться и Богу, и идолам. Но во всех священнодействиях провозглашается это приобщение. Итак, будем знать: Христос допустит нас к священному пиршеству Своего тела и крови лишь в том случае, если прежде мы распрощаемся со всяким святотатством. Ведь тому, кто хочет получить первое, надлежит отречься от второго. О, трижды несчастна судьба тех, кто, дабы угодить людям, без колебаний оскверняет себя запрещенными суевериями. Ибо, поступая так, они добровольно отрекаются от приобщения Христу и закрывают для себя доступ к Его спасительной трапезе.