Bible Commentaries
Иакова 3

стих 1

Не многие. Общепринятое толкование этого места таково: апостол отговаривает верующих от учительского служения, потому что оно весьма опасно. Ведь учитель, если согрешит, подвергнется суровому осуждению. Согласные с этим толкованием думают, будто слова «не делайтесь учителями» означают «немногие делайтесь учителями», поскольку, очевидно, что служение учителя все же должно кем-то исполняться. Я же разумею под учителями не тех, кто исполняет общественное служение в Церкви, а тех, кто самовольно присваивает себе право судить других. Ибо такие люди, обличая других, как бы хотят считаться учителями. По обычаю греков и латинян «учителями» в переносном смысле зовутся люди, надменно и презрительно относящиеся к окружающим. И апостол добавляет слово «многими» потому, что к учительству стремится великое множество людей. Искать для себя славы в обличении других – врожденная болезнь человеческой природы. Здесь присутствует двоякий порок: в учителя рвутся все, даже не живущие благопристойно; и, кроме того, стремление это не всегда исходит из чистых помыслов. Часто людьми руководят лицемерие и мнительность, а не забота о спасении братьев.

Следует отметить, что Иаков не отвергает столь рекомендуемые Духом братские увещевания, но осуждает лишь неумеренную страсть к обличению, рождающуюся из мнительности и гордыни. Из-за нее каждый превозносится над ближним, противоречит ему, строит козни и злобно ищет повода для упреков. Однако часто такие рьяные обличители, ругая других, бесчинствуют при этом сами. И апостол отваживает нас от подобной несдержанности и гордыни. В качестве причины он приводит следующее: тем, кто суров к братьям, самим грозит суровое осуждение. Тот, кто строго судит слова и поступки других, сам навлечет на себя строгость закона. Кто никого не щадит, сам не заслуживает снисхождения. Итак, запомним, что, по словам апостола, тех, кто суров к своим братьям, так же сурово осудит Бог.

стих 2

Ибо все мы много согрешаем. Сказанное можно понимать как уступку. Иаков как бы говорит: всегда найдется повод для обвинения братьев. Ибо никто из них не свободен от пороков. Но думаешь ли ты, что безукоризнен сам, злословя других своим ядовитым языком? Однако, на мой взгляд, смысл, скорее, в том, что Иаков увещевает нас к кротости. Ибо всех нас отягощают многочисленные немощи. Поэтому весьма дурно поступает тот, кто отказывается своевременно прощать других. Так и Павел, веля порицать падших с милосердием и добродушием, тут же добавляет (Galatians 6:1): наблюдая за собой, дабы и ты не был искушен. Ведь осознание собственное немощи больше всего смягчает чрезмерную строгость.

Кто не согрешает в слове. Уже сказав, что каждый согрешает по-своему, апостол показывает, что более других грехов ненавистна болезнь злоречия. Говоря, что не грешащий языком совершенен, Иаков хочет сказать, что сдержанность в словах – великая добродетель, и притом – одна из главных. Поэтому весьма порочно – позволять себе грешить злоречием и при этом с любопытством вникать в мельчайшие пороки братьев. Таких порицателей апостол изящно обличает в лицемерии. Ведь, строго судя других, они не замечают в самих себе тягчайшего греха злоречия. Обличающие братьев как бы выказывают рвение к совершенной святости. Но, желая быть совершенными, они должны были начать с собственного языка. Поскольку же они вовсе не думают о его обуздании, и, терзая с его помощью братьев, тем не менее, претендуют на какую-то святость, становится ясным, что, пренебрегая главнейшей добродетелью, они сами заслуживают наибольшего порицания. Итак, мы поняли, что именно хотел сказать апостол.

стих 3

Коням. Апостол приводит два сравнения, с помощью которых доказывает, что для истинного совершенства весьма важно обуздание языка, и что язык как бы царствует над всей человеческой жизнью. Сначала он сравнивает язык с удилами, а затем – с рулем на корабле. Если наездник, обуздав коня удилами, может управлять даже столь неукротимым животным, то язык не меньше способен управлять всем человеческим существом. То же самое надо думать и о корабельном руле, управляющем массой судна и побеждающем силу ветра. Значит, и язык, будучи по размеру небольшим, все же играет важную роль в управлении человеческой жизнью.

Μεγαλαυχεΐν по-гречески означает бахвалиться и выставлять себя на показ, но Иаков не порицает здесь склонность к бахвальству, а хочет сказать, что язык творит воистину великие дела. Действительно, в этом последнем предложении он прилагает к языку ранее приведенные сравнения. Однако пустое бахвальство никак нельзя назвать удилами и рулем. Значит, апостол, употребив данное слово, имел в виду просто великую силу языка.

«Волею кормчего» я перевел то, что Эразм передает словом «порыв». Ведь όρμη переводится как желание. Я согласен, что у греков это слово также означает не подчиняющиеся разуму вожделения, однако, ясно, что Иаков разумеет здесь именно волю кормчего.

стих 6

Посмотри (Вот), небольшой огонь. Апостол объясняет значение слова «мир». Он хотел сказать, что исходящая от языка скверна распространяется на все стороны жизни. Он также объясняет метафору огня, означающую способность языка как бы поджечь всего человека. И апостол тут же возвращается к сравнению с огнем, говоря, что язык воспламеняет круг нашего рождения. С кругом он сравнивает течение человеческой жизни. Γένεσιν здесь, как и прежде, означает природу человека. И смысл таков: в то время как другие пороки со временем исправляются или, по крайней мере, не овладевают человеком полностью, порочность языка растекается по всей жизни человека. Хотя воспламенение кто-то может счесть за яростный порыв, поскольку пламенным мы называем того, кто склонен к неудержимости. То же самое писал о колесах Гораций, называя их пламенными из-за огромной скорости вращения (Ода 1, книга 1), приобретаемой ими во время состязания возниц. И смысл таков: язык подобен неукротимым коням. Как они увлекают за собой повозку, так и неистовый человек увлекается собственной вспыльчивостью.

Фраза же о том, что «язык воспламеняется от геенны», означает следующее: необузданность языка подобна жгучему огню преисподней. Как мирские поэты воображали, что преступников жгут факелами фурии, так и сатана своими искушениями, воистину, возжигает в мире огонь всяческих злодеяний. Однако Иаков скорее хочет сказать, что язык быстрее других частей человеческой природы возгорается от посылаемого дьяволом огня. Говоря коротко: язык удобен для совершения и взращивания того, за что полагается адское пламя.

Ст.5-6 Апостол разъясняет, какие неудобства происходят от необузданности языка. Тем самым он дает понять: язык играет важную роль и для праведных, и для нечестивых. Если он скромен и обуздан, то приводит в порядок всю нашу жизнь, если же заносчив и озлоблен, то воспламеняет собой все подобно огню. Апостол говорит о небольшом огне, имея в виду, что язык, несмотря на свою малость, далеко простирает свою вредоносную силу. Добавляя же, что язык – мир неправедности, апостол как бы называет его морем или бездной. Он изящно сопоставляет малость языка с громадою мироздания, имея в виду, что вся неправедность мира сего содержится в этой крошечной частице плоти.

стих 7

Ибо всякое. Подтверждение сказанного ранее. Великую власть дьявола над языком апостол доказывает из невозможности укрощения последнего. И приведенные сравнения только усиливают мысль апостола. Он говорит, что человек способен укротить любое самое дикое и яростное животное. Населяющие как бы иной мир рыбы, столь подвижные и повсюду летающие птицы, даже змеи – враги человеческого рода, порою поддаются укрощению. Но никто не может сдержать свой язык. Значит, в нем непременно присутствует и скрывается какой-то адский огонь. И слова апостола не следует понимать так, будто человек укротил всех диких зверей, змей и других животных. Для апостола вполне достаточно и того, что человеческое искусство обуздало хотя бы некоторых из них. Ведь порою встречаются даже ручные змеи. Посему апостол использует оба времени: настоящее и прошедшее. Настоящее говорит о силе и способности, прошедшее же – о привычке и опытности. Отсюда апостол заключает, что язык исполнен смертоносного яда. В соответствии с контекстом все вышесказанное прежде всего относится к самозваным учителям. То есть, страдая наихудшим пороком – необузданностью языка, они, тем не менее, присваивают себе право учить других. Однако отсюда можно вывести и общее учение: при правильном устроении жизни наибольшие усилия надо прилагать к обузданию языка, наиболее вредоносной части человеческой природы.

стих 9

Им благословляем. То, что наш язык исполнен смертоносного яда, неоспоримо следует из того, что он с одинаковой легкостью обращается и к доброму, и к злому. Притворяясь, что благословляет Бога, он тут же проклинает Его в человеке, Его же Собственном образе, говоря о человеке дурно. Но Бог заслуживает благословения во всех Своих делах. Поэтому, прежде всего, надо благословлять людей, в которых преимущественно сияет Его образ и слава. Итак, использовать свой язык и для хвалы Бога, и для проклятия людей, – нетерпимое лицемерие. Посему невозможно призывать Бога там, где процветает склонность к проклятию. Где проклятие, там нет хвалы Бога. И когда язык, изливая яд на братьев, делает вид, что прославляет Имя Божие, он, на самом деле, подвергает Его нечестивой профанации. Посему, чтобы правильно прославлять Бога, избавимся прежде всего от привычки проклинать ближних.

Между тем, уразумеем и частный случай этого учения: когда суровые обличители, сладкозвучно прославляя Бога, изблевывают на братьев все мыслимые проклятия, они обнаруживают тем самым скрывающийся в них яд. И если кто-то скажет, что после греха Адама образ Божий в человеке разрушился, то следует признать, что он, действительно, несчастным образом искажен, но все же сохранил кое-какие черты. Полностью исчезли праведность, правота, свобода желать добро, но остались многочисленные способности, коими мы превосходим животных. И тому, кто воистину чтит Бога, будет стыдно поносить людей.

стих 11

Течет ли. Этим сравнением апостол показывает, что проклинающий людей язык – противоестественное чудовище, извращающее установленный Богом порядок. А Бог устроил мир так, что противоположные вещи никогда друг с другом не смешиваются. Так что даже созерцание неодушевленных предметов учит избегать свойственного нашему языку смешения добра и зла.

стих 13

Мудр ли кто. Склонность к проклятию рождается от гордыни, гордыню же, как правило, порождает ложная уверенность в собственной мудрости. Поэтому апостол и заводит о ней речь. Лицемерам свойственно превозноситься и выставлять себя напоказ, обвиняя при этом всех прочих. Сколь многие философы клеймили все людские сословия, пытаясь через эти нападки снискать себе славу. И апостол обуздывает подобную гордыню злоречивых, говоря, что лестное суждение о своей мудрости они заимствовали не от Бога, а от дьявола. И смысл таков: когда гордецы льстят себе и не щадят других, они кажутся себе мудрее всех. Но это – глубокое заблуждение. Ибо Господь наставляет Своих иначе. Он велит им быть кроткими и человечными по отношению к другим. Поэтому в глазах Божиих мудры лишь те, в ком с благочестием соединяется кротость. А жестокие и неумолимые, хоть и обладают порой другими добродетелями, все же лишены истинной мудрости.

стих 14

Горькую зависть. А теперь посмотрим на плоды чрезмерной строгости, которая полностью противоположна кротости. Такого рода строгость неизбежно порождает зависть, тут же выливающуюся в сварливость. Говоря же о том, что сварливость находится в сердце, апостол прибегает к иносказанию. Однако это никак или почти никак не отражается на смысле его слов. Он хочет сказать, что источник сварливости – порочное вожделение сердца. Он называет зависть горькой, поскольку там, где она царит, души отравляются ядом злобы, и все становится для них горьким. И, чтобы иметь право хвалиться божественным усыновлением, апостол велит нам скромно и сдержанно вести себя с братьями. Ведь иначе мы будем лгать, претендуя на имя христиан. Впрочем, апостол заслуженно указывает на сварливость как на спутницу зависти, поскольку из злобы и зависти всегда рождаются распри и ссоры.

стих 15

Это не есть мудрость. Лицемеры вряд ли согласились бы с вышесказанным. Поэтому апостол продолжает их обличать. Он отрицает истинность их хваленой мудрости, заключающейся в непрерывном ворчании на других. Уступая им само слово «мудрость», апостол прилагает к ней такие эпитеты, что становится ясным, какова эта мудрость на деле: она – земная, душевная и бесовская. В то же время, истинной мудрости надлежит быть небесной, духовной и божественной. А эти три качества прямо противоположны трем предыдущим. Иаков считает очевидным, что мы мудры лишь тогда, когда Бог просвещает нас Своим Духом. Значит, за что бы ни взялся человеческий разум, вся его премудрость не только суетна, но безумна, поскольку исполнена бесовским заблуждением. Душа здесь противопоставляется духу, как и в 1 Corinthians 2:14, где Павел говорит, что душевный человек не понимает божественного. Но гордыню человека нельзя унизить больше, чем осудив всю мудрость, исходящую от него без участия Духа Божия, и сравнив его с бесами. Сказанное означает, что люди, следуя собственному разуму, вскоре подпадают под власть сатаны.

стих 16

Ибо где зависть. Довод основан на сравнении противоположностей. Ибо подстегивающая лицемеров зависть производит следствия противоположные мудрости. Мудрость благоустраивает разум, зависть же приводит его в смятение, сама вместе с ним волнуясь и неистовствуя. Другие переводчики ακαταστασίαν передают как «непостоянство». Действительно, у этого слова есть и такое значение. Однако, поскольку речь идет о волнении и смятении, слово «неустройство», кажется, подходит больше. Иаков имел в виду нечто большее, чем просто легковесность, желая сказать, что злобный и сварливый человек делает все неустроенно и плохо, как бы пребывая в состоянии безумия. Поэтому он и добавляет фразу: все худое.

стих 17

Но мудрость, сходящая свыше. Теперь апостол перечисляет эпитеты, характеризующие небесную мудрость. Во-первых, он называет ее чистой, чем исключается мнительность и лицемерие. Во-вторых, называет мирной, указывая на то, что мудрость не ведет к спорам. В-третьих, называет ее справедливой или человечной, давая понять, что мудрость далека от неумеренной строгости и нетерпимости к братьям. Он называет мудрость дружелюбной и общительной, указывая этим на ее отвращение от гордыни и злобы. Наконец, апостол учит, что мудрость полна милосердия, противоположного бесчеловечности лицемеров. Под добрыми делами апостол разумеет все, что добрые люди уделяют своим братьям, и как бы называет мудрость благотворящей. Отсюда следует, что только лжецы хвалятся крайней строгостью. И хотя апостол достаточно осудил лицемерие, сказав, что мудрость чиста и искренна, в конце он говорит об этом еще яснее. Отсюда вывод: мы сварливы только потому, что чрезмерно потворствуем собственным порокам. Но фраза о беспристрастии на первый взгляд весьма нелепа. Ибо Дух Божий не лишает нас способности различать добро и зло. Он не внушает нам беспечности, из-за которой мы, лишившись рассудка, принимаем порок за добродетель. Отвечу на это, что под пристрастием Иаков понимает излишне внимательное наблюдение за братьями. Именно оно и отличает лицемеров, вникающих в любые слова и поступки и все толкующих в дурную сторону.

стих 18

Плод же правды. Смысл может быть двояким: или мирные люди пожинают плоды посеянного для них прежде, или они продолжают сеять семя праведности несмотря на то, что смиренно сносят своих ближних. Здесь апостол упреждает возможное возражение. Ибо люди, склонные к порицаниям и прекословию, обычно говорят, что своей терпимостью будут потворствовать злу. На это Иаков отвечает так: истинно мудрый по Богу человек справедлив, скромен, спокоен и милосерд. Но ему все же не нравятся пороки. Он не лелеет их, а стремится исправить, но так, чтобы не нарушить мира, то есть, с умеренностью, сохраняющей единство. Таким образом, апостол дает понять, что сказанное им прежде направлено не против кротких обличителей, но против истязателей, желающих считаться врачевателями душ. Поэтому фраза «хранящих мир» стоит, как сказали бы грамматики, в седьмом падеже, и смысл ее следующий: стремление к миру ничуть не мешает сеянию праведности, и стремящиеся к миру усердно ратуют за добрые дела и весьма настойчиво требуют их совершения, но свой пыл они обильно приправляют миролюбием, в отличие от лицемеров, лезущих на рожон и постоянно сеющих смуту.