Bible Commentaries
2 Коринфянам 3

Introduction

стих 1

Неужели. Кажется, Павлу ставили в вину, что он чрезмерно восхвалял свои дела. Так говорили те, кому было горестно, что слава его подавляет их жалкие притязания. Уже после первого послания они (на мой взгляд) стали порицать апостола за неумеренность в собственных похвалах. «Представлять» означает здесь впустую превозноситься, или из-за самомнения перечислять свои заслуги. Клевещущие на Павла хватались за то, что проповедовать собственную славу само по себе постыдно и нелепо. Но Павла извиняла необходимость. Ведь он хвалился вынужденно. Так что цель апостола освобождала его от всякой клеветы. Он стремился только к тому, чтобы достоинство его апостольства оставалось прочным ради назидания Церкви. Если бы от этого не уменьшалась честь Христова, Павел легко промолчал бы и не препятствовал собственному принижению. Кроме того, он видел, что преуменьшение его авторитета сильно вредит самим коринфянам. Итак, Павел упоминает о клевете на самого себя, давая понять, что знает, какие среди них ходят разговоры.

Неужели нужны для нас. Ответ скорее адресован слушателям, чем относится к существу дела. Хотя затем Павел достаточно об этом скажет. Теперь же он обличает злобу тех, кому неприятно, что он, будучи вынуждаем ими самими, упоминает о данной ему благодати Божией, хотя сами они старались ото всех получить письма, наполненные льстивыми похвалами. Апостол отрицает, что заботится о словесном одобрении других. Напротив, его хвалят сами его дела. Он показывает, сколь суетно стремление к славе в людях, опирающихся на свидетельства других. Таким вот образом, изящно и уместно, Павел опровергает их клевету. Однако отсюда нельзя сделать вывод, что получать рекомендательные письма, если делать это для добрых целей, – само по себе плохо. Ведь и сам Павел многим писал рекомендательные письма, чего не делал бы, будь это чем-то недозволенным. Однако здесь требуется соблюсти два условия: рекомендация должна содержать в себе не лесть, но правдивое свидетельство; кроме того, она дается не ради продвижения человека, но для созидания царства Христова. Поэтому, как я сказал, Павел имел здесь в виду исключительно своих клеветников.

стих 2

Вы – наше письмо. Павел вполне умышленно помещает свою славу в спасении коринфян. Он как бы говорит: покуда вы остаетесь христианами, мне вполне достаточно этой рекомендации; ибо ваша вера сама меня проповедует, будучи печатью моего апостольства. Говоря же: «написанное в сердцах ваших», Павел, возможно, имеет в виду Силуана и Тимофея. Тогда смысл будет следующим: мы довольствуемся той славой, которая на деле нам принадлежит; людские рекомендации впечатляют людей, но наша восседает в самой совести. Его слова также могут относиться к коринфянам в следующем смысле: просящие рекомендательных писем не имеют в совести то, что записано в свитке. И те, кто рекомендует других, делают это скорее по милости, нежели по здравому суду. Мы же с обеих сторон имеем начертанное в сердцах свидетельство своего апостольства.

Узнаваемое. Вследствие неоднозначного смыла слова άναγινωσεσθαι можно прочесть и так: которое узнается и признается. Я не знаю точно, как лучше здесь перевести. Однако не хочу отходить без нужды от общепринятого перевода. Пусть читатель сам подумает о том, какой вариант лучше. Если мы читаем «признавать», будет присутствовать скрытый антитезис между догадками и ясным, прозрачным посланием веры. Действительно, следующая фраза больше склоняет именно к такому толкованию. Ведь послание Христово всегда противопоставляется ложным, вымышленным свидетельствам.

стих 3

Вы – письмо Христово. Продолжая использовать свою метафору, Павел говорит, что послание написано Самим Христом. Ведь вера коринфян была именно делом Христовым. Он также говорит, что сам написал это письмо, словно играя роль чернил и пишущей трости. В конце концов, автором он делает Христа, а себя – Его орудием, дабы клеветники поняли: продолжая злобно его поносить, они имеют дело с Самим Спасителем. То, что за этим следует, помещено для увеличения авторитетности его послания. Кроме того, Павел проводит сравнение между законом и Евангелием. Ибо, как мы увидим, пользуясь поводом, он немного позже перейдет к этой теме. Противопоставление чернил и Духа, камня и сердца, весьма способствует подчеркиванию смысла. Ведь Павел более выразителен, когда противопоставляет чернила Духу Божию, и камень – сердцу, чем если бы просто упомянул про сердце и Дух.

Не на скрижалях каменных. Павел намекает на обетования, содержащиеся в Jeremiah 31:31 и Ezekiel 37:26, о благодати Нового Завета. Заключу, – говорит, – с ними новый завет, не такой, какой заключил с их отцами. Но напишу на их сердцах законы Мои и запечатлею их во внутренностях их. А также: уберу от тебя сердце каменное, и дам тебе сердце плотяное, дабы ходил ты в заповедях Моих. Сие благословение, – говорит Павел, – и исполнилось в его проповеди. Откуда явствует: он – верный служитель Нового Завета. А это – законное подтверждение его апостольства. Эпитет «плотяной» означает здесь не что-то плохое, но мягкое и податливое. Ведь он противопоставляется каменному, то есть – жесткому и упорному. Таково от природы сердце человека, доколе его не покорит Дух Божий.

стих 4

Такую уверенность. Поскольку похвала Павла своего апостольства была величественной, то, дабы не казалось, что он себя проповедует более должного, Павел всю славу отдает Господу, от Которого, по его словам, ему дано все, что он имеет. Этим превозношением, – говорит апостол, – я больше превозношу Бога, чем самого себя. Бога, благодатью Которого есмь то, что есмь. И по привычке своей добавляет «через Христа», ибо Он как бы канал, по которому ко всем нам текут всевозможные божественные благодеяния.

стих 5

Не потому, чтобы мы сами способны. Непритворная скромность – лишать себя всего, что имеешь. Нет, Павел говорит то, что думает, от чистого сердца. Мы видим, что он ничего не оставляет самому человеку. Ведь размышление – наименьшее из добрых дел, ему не положена ни первичная, ни вторичная похвала. Однако даже этого апостол не оставляет за нами. И поскольку размышлять – это меньше, чем хотеть, сколь сильно безумствуют те, кто приписывает себе правую волю, хотя Павел не приписывает им даже правых помышлений? Паписты впали в заблуждение из-за слова «достаточность», помещенного древним переводчиком. Они думают, что выкрутятся, если скажут: человек не способен порождать добрые мысли. Между тем они приписывают ему правое разумение ума, которому Бог немного помогает, и которое что-то от себя может. Павел же отказывает человеку не только в αΰτάρκειαν, но и в ίκανότητα, которое означает то же, что и «пригодность», если бы так говорили латиняне. Итак, он самым выразительным образом лишает человека всяческого добра.

стих 6

Он дал нам способность. Ранее Павел признал, что сам по себе ни на что не годен, теперь же провозглашает, что благодать Божия сделала его пригодным к служению, на которое раньше он был неспособен. Отсюда выводится величие и трудность сего служения. Ведь никто не может на него заступить, если ранее не подготовлен и не научен Богом. Цель апостола состояла и в том, чтобы превознести достоинство Евангелия. Нет сомнения, что Павел также обуздывает притязания тех, кто величественно превозносил свои дарования, не будучи наделен даже каплей небесной благодати.

Не буквы, но духа. Теперь он переходит к сравнению закона и Евангелия, о котором упомянул раньше. Но не ясно, что его на это подвигло. То ли, что в Коринфе жили превратные ревнители закона, или же какая-то иная причина. Я же, поскольку не вижу прочных доказательств, скорее считаю, что именно лжеапостолы смешали в Коринфе закон с Евангелием. Ведь Павел имел дело с бездушными демагогами, добивавшимися признания одной только болтовней. Он видел, что слух коринфян притупила подобная показуха, и хотел показать им, какова главная сила Евангелия и главная похвала его служителей. Он помещает эту силу в действенности Духа. Для доказательства весьма пригодилось сравнение Евангелия с законом. В этом я и вижу причину, почему Павел перешел к данному сравнению. Кроме того, несомненно, что под буквой он разумеет ветхий завет, а под духом – само Евангелие. Ведь, сказав, что он служитель Нового Завета, Павел в качестве пояснения добавляет: он служитель Духа, и противопоставляет Дух букве. Теперь надобно понять, почему он использует такие слова. Широко распространено измышление Оригена, что под буквой следует понимать грамматический и подлинный смысл Писания (называемый буквальным), а под духом – смысл аллегорический, обычно называемый духовным. Посему в течение столетий было общепринятым мнение, что Павел дает здесь ключ к аллегорическому толкованию Писания. Однако это совершенно чуждо подлинного смысла его слов. Ведь под буквой он подразумевает внешнюю проповедь, не затрагивающую сердце, а под духом – живое учение, действенно работающее в сердцах через духовную благодать. Итак, буква означает то же, что буквальная проповедь, то есть проповедь мертвая и недейственная, воспринимаемая только слухом. А Дух есть духовное учение, то есть, не только провозглашаемое устами, но и действенно проникающее в души своим живым смыслом. Павел намекает на недавно процитированное место из Иеремии, где Господь заявляет: Его закон был провозглашен словами, и время его длилось недолго, потому что народ не принял его сердцем. Но Бог обещает Духа возрождения в царстве Христовом, Который напишет Свое Евангелие, то есть – Новый Завет, в людских сердцах. И вот Павел хвалится, что исполнение сего пророчества явлено в его проповеди, дабы коринфяне поняли, сколь пусто красноречие балагуров, разглагольствующих без действия Духа.

Однако спрашивается, разве Бог в ветхом завете говорил только внешним образом, разве Он не говорил внутренне через Дух в сердцах благочестивых? Отвечаю на первый вопрос: Павел рассматривает здесь то, что свойственно закону. Ибо, хотя Бог и тогда действовал через Свой Дух, это было не от служения Моисея, но от Христовой благодати. Подобно этому и у Иоанна (1:17) сказано: закон – через Моисея, благодать же и истина – через Иисуса Христа. Действительно, благодать Божия не бездействовала все это время. Но достаточно и того, что она не была прямым благодеянием закона. Ведь Моисей исполнял свое служение, когда передавал учение жизни с добавлением обетований и угроз. По этой причине Павел зовет закон буквой. Ибо сам по себе он – мертвая проповедь. Евангелие же – это дух, поскольку служение его живое и даже животворящее. На второй вопрос отвечу так: здесь не просто говорится о законе и Евангелии, но говорится в том смысле, в каком одно противопоставлено другому. Ведь и Евангелие не всегда является духом. Но там, где одно сравнивается с другим, истинно говорится: природа закона – учить людей букве, так что она не проникает дальше их слуха. А природа Евангелия – учить духовно, ведь оно – орудие Христовой благодати. Это зависит от установления Божия, Который восхотел, чтобы действенность Духа больше проявлялась в Евангелии, чем в законе. Ибо только Он может действенно учить людские души.
Далее, то, что Павел зовет служением Духа, не подразумевает, что благодать Святого Духа и Его сила привязана к проповеди. Будто по человеческому хотению из уст вместе со словом исходит и Дух. Павел лишь хотел прославить Христа своим служением и исполнить то, что ранее говорилось о Евангелии. Одно дело, когда Христос соединяет с человеческим учением Свою силу; другое дело, когда человеческое учение сильно само по себе. Итак, мы служители Духа не потому, что содержим Его заключенным внутри нас в качестве пленника. Не потому, что по желанию посылаем Его благодать всем, или тем, кому захотим. Но потому, что Христос просвещает через нас умы людей, обновляет сердца и возрождает всего человека. Такое соединение благодати Христовой с человеческим трудом приводит к тому, что служителю часто приписывается труд, принадлежащий одному Господу. Ведь в этом случае имеется в виду не отдельный человек и его персона, но все евангельское устроение, состоящее как в тайной силе Христовой, так и во внешнем человеческом труде.

Буква убивает. Это место вначале исказил Ориген, а затем и другие толкователи. Они придали ему превратный смысл. Отсюда последовало весьма опасное заблуждение: люди подумали, что чтение Писания не только напрасно, но и вредно, если не привлекаются различные аллегории. Это заблуждение было источником многих зол. Не только появилась вседозволенность в искажение подлинного библейского смысла, но чем более дерзким кто-то оказывался в этой разнузданности, тем более выдающим толкователем он считался. Таким образом, многие из древних играли со священным Словом Божиим, как с детским мячом. По этому случаю и с еретиков была снята узда, препятствующая смущать Церковь. Ведь, когда вошло в привычку из чего угодно делать что угодно, не осталось такого бреда и безумия, который нельзя было бы выдать за какую-нибудь аллегорию. Даже благочестивые, обманувшись сладостью аллегории, поддались на уловку и выдумали множество превратных мнений. Смысл же сего места таков: Слово Божие является причиной смерти, если произносится одними устами. Оно животворно лишь тогда, когда воспринимается сердцем. Итак, слова «буква» и «дух» не относятся здесь к толкованию, но только к силе и плоду учения. Но почему зовется смертоносным то учение, которое возбуждает слух и не затрагивает сердце, – это мы вскоре увидим.

стих 7

Если же служение смерти. Апостол возвышает достоинство Евангелия, пользуясь тем, что Бог оказал великое почтение закону. Но по сравнению с Евангелием закон – ничто. Закон был подтвержден многочисленными чудесами, но здесь Павел говорит лишь об одном. А именно: о том, что лицо Моисея сияло блеском, затмевавшем взор у всех присутствующих. Это сияние было символом славы закона. Затем апостол аргументирует от меньшего к большему и говорит, что слава Евангелия должна проявиться еще ярче. Ведь Евангелие много превосходит закон. Во-первых, Павел называет закон служением смерти. Во-вторых, говорит, что учение его начертано чернилами и простыми буквами. В-третьих, оно было начертано на каменных скрижалях. В-четвертых, оно не должно было длиться вечно, но было временным и преходящим. В-пятых, он снова зовет его служением осуждения. Дабы антитезис был полным, он должен был во всех этих моментах противопоставить закону Евангелие. Однако Павел называет его только служение духа и праведности, пребывающем вечно. Если смотреть на слова, сравнение здесь не полно. Ибо Павел ранее сказал, что дух животворит, а затем, что для Духа роль камней играют сердца, а роль чернил – человеческая воля. Теперь давайте коротко рассмотрим эти атрибуты закона и Евангелия. Но будем помнить: Павел говорит не обо всем учении, содержащемся в законе и пророках, и не имеет в виду то, что происходило с отцами во времена ветхого завета. Он только указывает на то, что в собственном смысле соответствовало служению Моисея. Закон был начертан на каменных скрижалях. Поэтому его учение было буквальным. В этом месте недостаток закона исправлен Евангелием. Ведь учение непременно останется зыбким, покуда начертано только на камне. Итак, Евангелие есть святой и нерушимый завет, поскольку заключено при посредничестве Духа Божия.

Отсюда также следует, что закон был служением осуждения и смерти. Ведь, там, где людей учат об их долге, и они слышат, что все не удовлетворяющие Божией праведности прокляты, люди остаются повинными греху и смерти. Итак, от закона они не получают ничего, кроме осуждения, поскольку в нем Бог требует того, что Ему положено воздавать, но не дает способности это исполнить. Евангелие же, возрождающее людей и примиряющее их с Богом через благодатное прощение грехов, есть служение праведности, и посему, служение жизни.

Однако здесь возникает вопрос: если Евангелие для некоторых есть запах смерти на смерть, а Христос является камнем соблазна и скалой преткновения, положенной для падения многих, почему Павел одному закону приписывает то, что свойственно не только ему, но и Евангелию. Можно ответить, что Евангелие случайно становится причиной смерти, и потому оно скорее повод, а не причина, будучи по природе спасительным для всех. Но трудность не будет разрешена полностью. Ведь и о законе можно сказать то же самое. Мы слышали, что засвидетельствовал Моисей народу, а именно, что он предложил им жизнь и смерть (Deuteronomy 30:15). Мы знаем, что сам Павел писал в Послании к Romans 7:10: закон принес нам смерть не по своей вине, но по нашей порочности. Итак, поскольку приносить осуждение людям привходяще как для закона, так и для Евангелия, вопрос остается нерешенным. Отвечаю: все это не мешает тому, чтобы между законом и Евангелием была большая разница. Хотя Евангелие и явилось поводом для осуждения многих, оно заслуженно считается учением жизни. Ведь Евангелие – орудие возрождения и предлагает благодатное примирение с Богом. А закон, предписывая только правило доброй жизни, не обновляет сердца в послушание праведности и возвещает нарушителям вечную смерть. Посему он может только осуждать. Или, если угодно, служение закона в том, чтобы показать болезнь, не являя при этом надежды на исцеление. А служение Евангелия – принести исцеление отчаявшимся людям. Закон оставляет человека самому себе, и с необходимостью приговаривает его к смерти. А Евангелие приводит ко Христу и отверзает дверь жизни. Так одним словом: убивать – постоянное и неотъемлемое свойство закона, ибо, как говорит апостол в другом месте (Galatians 3:10): все, пребывающие под законом, прокляты. Евангелие же не обладает внутренним свойством убивать, потому что в нем открывается праведность Божия от веры в веру (Romans 1:17). Посему оно сила Божия во спасение всякому верующему.

Остается рассмотреть последнее различие. Павел называет закон временным, подлежащим отмене, а Евангелие пребывающем вечно. Есть множество причин назвать служение Моисея преходящим. Ведь с приходом Христа теням надлежало устраниться. Но положение это относится не только к теням. Ведь закон и пророки были до Иоанна (Matthew 11:13). Итак, Павел хочет сказать, что Христос положил конец служению Моисея как свойственному лишь ему и отделенному от Евангелия. Наконец, Господь говорит: немощь ветхого завета проистекала по словам Иеремии (31:32) из того, что он не был начертан в сердцах. Упразднение закона, о котором здесь упоминается, я отношу ко всему ветхому завету в той части, в которой он противопоставляется Евангелию. Дабы, как требует контекст, это соответствовало речению: закон и пророки были до Иоанна. Ведь Павел рассуждает здесь не только об обрядах, но учит, сколь могущественнее Дух Божий являет силу в Евангелии, чем являл ее во времена закона.

Не могли смотреть. Кажется, Павел хотел косвенно обличить превозношение тех, кто презирал Евангелие как нечто унизительное, не удостоивая его внимания. Сияние закона, – говорит Павел, – было таким, что иудеи не могли его вынести. Что же надо думать о Евангелии, достоинство которого настолько превосходит закон, насколько Христос превосходнее Моисея.

стих 10

То прославленное. Это не поправка к вышесказанному, но его дальнейшее подтверждение. Павел хочет сказать, что слава закона затмилась с приходом Евангелия. Подобно тому, как луна и звезды сами по себе не только светлы, но и озаряют светом всю землю. И, однако же, они исчезают в сиянии солнца. Так и закон как бы ни был славен сам по себе, слава его – ничто по сравнению с Евангелием. Откуда следует: невозможно достаточно возвеличить и достаточно почтить славу Христову, сияющую в Евангелии, так же как невозможно достаточно восславить блеск солнечных лучей. Так что к Евангелию плохо относятся и даже профанируют его там, где не выдает себя сила и величие Духа, восхищающая сердца до самого неба.

стих 12

Имея такую надежду. Здесь апостол идет дальше. Он говорит не только о природе закона или о постоянном его свойстве, но также и о злоупотреблении им. Хотя к природе закона относится то, что, будучи скрытым под покрывалом, он не полностью явлен очам, а также то, что сиянием своим он внушает страх. Посему Павел в другом месте говорит (Romans 8:15), что израильский народ черпал от него дух рабства ради страха; однако же здесь Павел скорее рассуждает о внешнем и привходящем злоупотреблении. Ибо тогда из-за упорства иудеев повсюду царил соблазн. Ведь они ожесточенно отвергали Христа. Отсюда совесть немощных людей приходила в смущение. Они сомневались в том, должны ли принимать Спасителя, Которого не признал избранный народ. Апостол устраняет подобное сомнение и говорит: их ослепление было изначально предвозвещено в том, что иудеи могли смотреть на лицо Моисея только через покрывало. Как прежде он сказал, что закон был прославлен в сиянии Моисеева лица, так и теперь учит, что покрывало есть знак будущего ослепления израильского народа. Ведь лицо Моисея есть образ закона. Итак, иудеи показали, что могут взирать на закон только через покрывало. А покрывало это, – добавляет апостол, – снимается только через Христа. Отсюда он заключает: никто не способен разуметь закон правильно, если не лицезреет умом Самого Христа. Вначале он полагает различие между законом и Евангелием в том, что сияние первого больше ослепляло, чем просвещало взор смотрящих, в Евангелии же ясно различимо прославленное лицо Спасителя. Затем апостол радуется тому, что величие Евангелия внушает не страх, но любовь; оно не сокрыто, но ясно видно всем. Словом παρρησίαν Павел означает здесь либо возвышенное величие Духа, которого подобает иметь всем служителям Евангелия, либо же ясное и очевидное явление Христово. Второе более вероятно, ибо апостол противопоставляет ей темноту закона.

стих 13

Не так, как Моисей. Павел не рассуждает здесь о цели Моисея. Его служением было сообщить народу закон. Так что он без сомнения хотел, чтобы все правильно поняли его смысл. Он не старался намеренно затемнить свое учение – порок здесь надо искать в самом народе. Поскольку Моисей не мог обновить разумение своих слушателей, он довольствовался добросовестным исполнением вверенного ему служения. Более того, он подчинился и тогда, когда Господь повелел ему закрыть свое лицо покрывалом от взора смотрящих. Итак, здесь не сказано ничего оскорбительного для Моисея. Ведь он не был обязан давать больше, чем позволяло вверенное ему устроение. Добавь к этому, что тупость или притупленное восприятие, о котором говорит Павел, относятся здесь только к неверующим. Ведь закон, хотя и был облечен в образы, не переставал при этом внушать мудрость младенцам.

стих 14

Умы их ослеплены. Всю вину апостол возлагает на иудеев. Ведь они не преуспели в учении закона из-за своей слепоты. Затем он добавляет, что покрывало сие остается и до сегодняшнего дня. Этим он хочет сказать, что притупленное восприятие длилось не один час, но также изображало будущее состояние всего народа. Павел как бы говорит: покрывало сие, коим Моисей закрыл лицо при обнародовании закона, было символом будущего долгого отупления израильтян. Так и сегодня, когда им проповедуется закон, они, слыша, не слышат, и, видя, не видят. Но мы не должны от этого смущаться, словно происходит нечто новое. Ведь Бог уже раньше явил это в образе покрывала. Впрочем, дабы вину не возлагали на закон, Павел снова повторяет: покрывало наброшено именно на сердца иудеев.

Потому, что оно снимается. Апостол приводит причину того, почему иудеи столь долго слепотствуют при свете. Ведь закон сам по себе светел. Но мы лишь тогда наслаждаемся его светлостью, когда в ней нам является Христос. Иудеи же, насколько могут, отвращают от Христа очи. Итак, не удивительно, если они, не желая видеть солнце, ничего не видят. Это ослепление избранного народа, будучи столь длительным, научает нас не надмеваться от данных нам Богом благодеяний. Об этом смотри в Romans 11:20. Причина же ослепления научает нас не презирать Христа, за презрение Которого Бог мстит столь жестоко. Кроме того, мы узнаем: ни в законе, ни во всем Слове Божием нет никакого света без Христа, солнца праведности.

стих 16

Когда обращаются к Господу. Это место до сего дня переводили плохо. И греки, и латиняне думали, что здесь имеется в виду Израиль, поскольку Павел говорит о Моисее. Он сказал, что покрывало лежит на сердцах иудеев, когда те читают Моисея, а потом добавляет: как только обращается к Господу, покрывало устраняется. Кто же не подумает, что здесь сказано о Моисее, то есть – о законе? Ведь конец закона – Христос, к Которому и должно все относится. Но когда иудеи исключили Христа из закона, закон перенаправился совсем в иную сторону. Посему, как иудеи заблудились в законе, так и закон для них остается запутанным наподобие лабиринта, покуда не будет направлен к своей цели, то есть – ко Христу. Итак, если иудеи взыщут в законе Христа, им тут же явится истина Божия. Доколе же они мудрствуют без Христа, то будут блуждать в потемках и никогда не обретут истинного смысла закона. То, что сказано здесь о законе, относится и ко всему Писанию. То есть, если Писание не направляют ко Христу как к единственной цели, его непременно извращают и дурно истолковывают.

стих 17

Господь есть Дух. Это место также истолковывают плохо. Как будто Павел хотел здесь сказать, что Христос обладает духовной сущностью. Толкователи соединяют данное место со словами Иоанна: Бог есть Дух. Однако настоящее предложение ничего не говорит о сущности Христовой, оно лишь рассказывает о Его служении. Оно согласуется с предыдущим текстом, где мы видели, что закон содержит буквальное учение, не только мертвое, но и причиняющее смерть. Наоборот, теперь Павел зовет его Духом Иисуса Христа. Этим он хочет сказать, что закон лишь тогда станет живым и животворным, когда будет вдохновлен Христом. Душа соединяется с телом, и получается живой человек, наделенный разумом и чувством, пригодный ко всякой жизнедеятельности. Когда же душа уходит из тела, остается бесполезный труп, лишенный всяческих чувств. Это место достойно особого внимания. Оно учит нас, как надо примирять эпитеты, коими Давид расхваливает закон (Psalms 18:9): закон Господень обращает души, просвещает очи, дает мудрость младенцам и т.п., – со словами Павла, по виду им противоречащими, словами о том, что закон – служение греха и смерти, буква, способная лишь убивать. Ведь там, где закон одушевлен Христом, ему действительно подобают эпитеты, приведенные Давидом. Если же Христос устраняется, закон таков, каким его описывает Павел. Итак, Христос есть подлинная жизнь закона.

Где Дух Господень. Теперь апостол описывает способ, коим Христос животворит закон. Он делает это, одаривая нас Своим Духом. Слово «Дух» здесь несет иное значение, чем в предыдущем стихе. Там оно означало душу и метафорически относилось ко Христу, здесь же оно означает Святой Дух, Которого Христос дает Своим людям. Однако Христос, возрождая нас, животворит и закон, показывая Себя источником жизни. Подобно тому, как от человеческой души проистекают все ее жизненные движения. Итак, Христос есть (так сказать) всеобщая душа всех, не в отношении сущности, но в отношении благодати. Или, если угодно: Христос есть Дух, поскольку одушевляет нас живительной силой Своего Духа.

Одновременно Павел говорит о следующим из этого благодеянии: где Дух Господень, там свобода. Под словом «свобода» я понимаю не только свободу от греха и рабства плоти, но и упование, которое мы получаем от свидетельства нашего усыновления. Это согласуется с Romans 8:15: мы не приняли опять духа рабства ради страха, и т.п. Здесь апостол говорит о двух вещах: рабстве и страхе. Противоположностью им являются свобода и упование. Таким образом, я согласен: из этого места действительно выводится то, что вывел Августин. По природе мы рабы греха и становимся свободными по благодати возрождения. Ибо там, где голая буква закона, обнаруживается господство греха. Но свободу я понимаю здесь еще шире. Благодать Духа могла бы относиться здесь только к служителям, дабы это место согласовывалось с началом главы. Ведь в служителях должна быть иная степень благодати Духа, и иная степень свободы, нежели в прочих. Однако мне кажется более подходящим первый смысл. Хотя вполне подходит и такой: это приписывается каждому по мере его дарований. Достаточно отметить: Павел говорит здесь о действенности Духа, которую мы все, возрожденные Его благодатью, испытываем в деле своего спасения.

стих 18

Мы же все открытым лицем. Не знаю, что пришло в голову Эразму, когда он отнес это только к служителям. Ведь ясно, что это присуще всем верующим. Слово κατοπτρίζεσθαι имеет у греков несколько значений. Оно означает и подавать зеркало, и смотреть в него. Но древний переводчик хорошо заметил: с настоящим местом больше согласуется второй смысл. Посему я и следовал его переводу. Павел не напрасно добавляет здесь обобщение: «все мы», то есть – все тело Церкви. Его вывод соответствует предыдущему учению: в Евангелии мы видим ясное откровение Божие, о котором снова прочтем в четвертой главе. Однако одновременно Павел имеет в виду силу этого откровения и ежедневное продвижение в нем. Ведь он воспользовался этим сравнением именно из-за данных трех обстоятельств. Мы не должны бояться неясности, когда приступаем к Евангелию. Ибо в нем Бог являет нам Свой ясный лик. Кроме того, этому созерцанию не подобает быть мертвым: мы должны преображаться через него в божественный образ. В-третьих, обе эти вещи не исполняются в нас сразу же: надобно постоянно расти как в познании, так и в уподоблении образу Божию. Это и хочет сказать Павел, говоря: «от славы в славу». Добавляя же, «как от Господня Духа», он снова напоминает то, что сказал ранее: вся сила Евангелия зависит от того, что его животворит для нас благодать Святого Духа. Ведь слово «как» помещено здесь не для обозначения различия, но для выражения способа. Заметь, что цель Евангелия в том, чтобы восстановить в нас образ Божий, поврежденный грехом. И восстановление это продолжается всю жизнь. Ведь Бог постепенно проявляет в нас Свою славу. Здесь можно задать следующий вопрос: Павел говорит, что мы с открытым лицом созерцаем славу Божию. Но в своем Первом Послании (13:12) он пишет: сейчас мы познаем Бога только в зеркале и в тусклом подобии. Эти слова, кажется, противоречат друг другу. Однако на самом деле противоречия нет. Сейчас наше познание Бога действительно тускло и блекло по сравнению со славным лицезрением при втором пришествии Христа. Однако Бог дает нам видеть себя так, как нужно для нашего спасения, и насколько вмещает наше восприятие. Посему апостол и говорит сейчас о постепенном продвижении. Ведь совершенство наступит лишь в будущем.