Bible Commentaries
1 Коринфянам 14

Introduction

стих 1

Подобно тому, как прежде апостол велел коринфянам стремиться к большим дарам, так и теперь он предписывает им следовать любви. Ибо, как он пытался доказать ранее, любовь – наивысшая добродетель. Значит, коринфяне будут хорошо и правильно использовать духовные дары, если между ними станет процветать любовь. Косвенно же апостол упрекает недостаток их любви тем, что они до этого злоупотребляли своими дарами. И сделав из вышесказанного вывод, что там, где любви не отводят главенствующего места, нельзя достичь истинного преимущества, Павел показывает, сколь глупо тщеславие коринфян, делающее напрасными их надежды и пожелания.
1) Ревнуйте о дарах духовных (ревнуйте о духовных). Дабы коринфяне не возразили, что презирать дары Божии значит оскорблять Бога, апостол упреждает эту мысль и свидетельствует: у него нет намерения отваживать их даже от тех даров, которыми они злоупотребляли. Скорее, напротив, он хвалит стремление к этим дарам, и хочет, чтобы они имели место в Церкви. Действительно, поскольку эти дары даны ради пользы Церкви, порочность людей не может сделать их излишними или вредными. И больше всего апостол расхваливает пророчество как самое полезное по сравнению с прочими дарами. Итак, Павел придерживается наилучшего правила, не отвергая ничего полезного, но, при этом, увещевая коринфян не предпочитать из-за порочной зависти меньшего большему. На первое место он ставит пророчество. Затем говорит: ревнуйте о духовных, то есть, не пренебрегайте никаким даром; ибо я предписываю вам усердствовать во всем, лишь бы первенство вы отдавали пророчеству.

стих 2

Кто говорит на (незнакомом) языке, тот говорит не людям. Теперь апостол из самой сути дела показывает, почему он предпочел пророчество остальным дарам. Он сравнивает пророчество с даром языков. Вероятно, что коринфяне больше стремились именно к этому дару, как более подходящему внешней помпе. Ведь человек, говорящий на редком языке, вызывает всеобщее восхищение. Итак, из ранее установленных принципов апостол показывает, сколь порочна такая практика, никак не назидающая церковь. Вначале он говорит, что говорящий на языке говорит Богу, а не людям. То есть (согласно пословице), он поет для себя и для муз. В слове «язык» не содержится плеоназма, подобного имеющемуся во фразах «так она возглаголила устами» и «ушами ловил я голос», но содержится только внешняя идиома. Причина, по которой такой оратор не говорит людям, заключается в следующем: никто не слышит его речь как членораздельную. Все слышат звук, но не понимают, что говорится. Такой человек «говорит духом», то есть – по духовному дару (ибо так я понимаю эту фразу вместе со Златоустом) вещи тайные и сокрытые, и поэтому никому не полезные.

Слово «тайны» Златоуст понимает в почтительном смысле как особенные откровения Божии, я же придаю ему отрицательный смысл, означающий темные и запутанные загадки. Апостол как бы говорит: такой человек высказывает нечто никем другим не разумеемое.

стих 3

А кто пророчествует, тот говорит людям. Пророчество, – утверждает апостол, – плодоносно для всех, в то время как язык – зарытое под землей сокровище. Итак, как же глупо тратить время на совершенно бесполезную вещь, и упускать то, что приносит наивысшую пользу! Говорить для назидания означает говорить то, в чем содержится способное к назиданию учение. И слово это я толкую как учение, наставляющее нас в благочестии, в вере, в почитании Бога и страхе Божием, в праведных и святых служениях. Поскольку же мы сильно нуждаемся в стимулах, и некоторые из нас тяготятся скорбями и страдают от немощи, к учению апостол добавляет увещание и утешение. Кроме того, из этого и предыдущего предложения явствует, что пророчество – это вовсе не дар прорицания. Но не буду повторять то, о чем я говорил выше.

стих 4

Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя. Раньше апостол утверждал, что такой человек говорит Богу, теперь же заявляет, что он обращается к себе. Ибо все совершаемое в Церкви должно быть полезно всем. Итак, пусть прекратится превратное тщеславие, мешающее пользе всего народа. Добавь к этому, что Павел явно использует здесь уступку. Ведь там, где тщеславие дало такие всходы, нет никакого внутреннего усердия к преуспеванию. И Павел как бы велит исчезнуть из общего собрания всем любителям показухи, заботящимся лишь о самих себе.

стих 5

Желаю, чтобы вы все говорили языками. Апостол снова свидетельствует: он предпочитает пророчество, но так, что второе место отводит языкам. И это следует тщательно уразуметь. Ведь Бог ничего не дает Своей Церкви напрасно. И у языков раньше было свое употребление. Хотя коринфяне из-за усердия к превратной помпезности сделали этот дар отчасти излишним и никчемным, а отчасти даже вредным. И все же Павел, прекрасно осознавая происшедшую порчу, хвалит дар языков и ни в коем случае не желает его упразднения.

Да и сегодня, когда нам крайне необходимо знание языков, Бог Своим чудесным благодеянием снова вывел их из тьмы на всеобщее обозрение. В настоящее время имеются богословы, яростно противящиеся этому дару. Но коль скоро ясно, что Дух Святой украсил дар языков небесной славой, легко понять, каким именно духом ведомы эти критики, изо всех сил ругающие их изучение. Хотя наша ситуация не похожа на ту, о которой идет речь. Ведь Павел имеет в виду языки, служившие всемирной проповеди Евангелия. Наши же критики осуждают языки, из которых, как из некоего источника, мы черпаем чистую истину Писания.
Затем следует оговорка: не стоит так сосредоточиваться на языках, чтобы при этом пренебрегать пророчеством, заслуженно занимающим первое место.

Разве он при том будет и изъяснять. Если добавляется истолкование, речь идет уже о пророчестве. Однако не думай, будто Павел позволяет кому-то, бормоча необычные слова, оставлять церковь бесплодной. Как было бы смешно без причины возвещать одно и то же на многих языках! Но часто случается, что чужой язык используют вполне своевременно. Лишь бы люди преследовали при этом одну цель: назидание церкви.

стих 6

Теперь, если я приду к вам. В качестве примера апостол предлагает самого себя, ибо более яркой иллюстрации нельзя было придумать. Коринфяне получили плод от его учения. Итак, апостол спрашивает их: какую они поимели бы пользу, если бы он говорил им на незнакомом языке? Этим он хочет сказать, насколько лучше для них стремиться к пророчеству. Кроме того, показать им глупость подобной ситуации на своем примере было менее оскорбительно, нежели сделать это на примере кого-нибудь еще.

Апостол говорит о четырех видах назидания: откровении, знании, пророчестве и учении. И поскольку толкователи изъясняют их по-разному, пусть и мне будет позволено высказать свое предположение. Хотя, поскольку это – всего лишь догадка, окончательный суд я препоручаю своим читателям.
Откровение и пророчество я соединяют вместе и думаю, что последнее есть осуществление первого. Подобным же образом я думаю о знании и учении. Посему, обретаемое посредством откровения возвещается другим через пророчество. Сообщение же знания состоит в учении. Таким образом, пророчество – это толкователь и служитель откровения, что больше соответствует, нежели противоречит приведенному выше определению. Ибо ранее мы сказали, что пророчество – не простое и голое толкование Писаний, а одновременно и знание того, как приспособить Писание к текущим нуждам. А знание это обретается лишь по откровению и особому внушению Божию.

стих 7

И бездушные. Апостол приводит два сравнения. Первое основано на музыкальных инструментах, а второе – на всеобщей природе вещей. Ибо нет звука, в котором не присутствовало бы некое устроение, помогающее его распознать. По словам апостола, этому учат нас даже бездушные вещи. Действительно, часто приходится слышать звуки, издаваемые без какой-либо музыкальности. Но Павел ведет речь о звуках, издаваемых с определенным искусством. Он как бы говорит: человек не может вложить душу в свирель или гусли, но делает звучание их столь стройным, что можно различить его смысл. Итак, сколь глупо, если сами люди, наделенные разумом, издают незнамо какое бормотание!

Далее, не стоит утонченно рассуждать в этом месте о разных музыкальных тонах. Ведь Павел говорит лишь о самых распространенных из них, например, звуке трубы, о котором он скажет вскоре. Ибо этот звук настолько способен воспламенять души, что может взбудоражить не только людей, но и коней. Посему история повествует, что лакедемоняне в начале сражения больше использовали свирель, дабы войско в излишней пылкости не обрушилось на врага сразу же. В конце концов, все мы по опыту знаем, сколь сильна музыка в деле пробуждения человеческих чувств. Так что Платон не без причины утверждает, что она весьма сильна склонять государственную мораль в ту или иную сторону.

Говорить на ветер означает здесь напрасно сотрясать воздух. Апостол как бы говорит: твой голос, не доходя ни до Бога, ни до людей, просто растворяется в окружающем пространстве.

стих 10

И ни одного из них нет без значения (и ни один из них не является немым). Апостол говорит обобщенно. Он имеет в виду естественные звуки, издаваемые животными. Немоеозначает в данном месте неясное и противопоставляется членораздельному. Ведь лай собаки отличается от ржания лошадей, рык льва – от мычания ослов. И даже каждой птице свойственна своя определенная манера пения или верещания. Итак, вся природа устроена Богом так, что призывает нас говорить членораздельно.

стих 11

Я для говорящего чужестранец (варвар). Язык должен быть отпечатком души, но не в том смысле, в котором гласит поговорка, а в том, в каком учит Аристотель в начале книги «Об истолковании». Итак, сколь это глупо и некрасиво, когда человек издает в собрании звуки, которые слушатель совершенно не понимает, в которых он не видит никакого знака, указывающего на то, что хочет сказать говорящий! Итак, Павел обоснованно считает глупостью быть варваром для слушателей, издавая звуки на неизвестном наречии. Одновременно он тонко высмеивает нелепое тщеславие коринфян, пытавшихся этим хвалиться и превозноситься. В результате, – говорит апостол, – награда твоя в том, чтобы прослыть варваром. Ибо слово «варвар», является ли оно придуманным (как учит Страбон), или производится от какого-то другого слова, всегда понимается в дурном смысле. Поэтому греки, казавшиеся себе единственными красноречивыми и культурными людьми, всех остальных называли варварами из-за грубости и дикости их языка. Однако нет такого культурного наречия, которое нельзя считать варварским из-за отсутствия понимания. Слушатель, – говорит Павел, – будет для меня варваром, и я буду варваром для него. Этими словами он намекает, что говорить на незнакомом языке значит – не общаться с церковью, а скорее от нее отчуждаться. Поэтому поступающий так заслуженно презирается остальными, как сам первый их презревший.

стих 12

Ревнуя о дарах духовных (последуя духам). Павел делает вывод: дар языков дан не для того, чтобы служить тщеславию немногих без всякого плода для церкви. Если, – говорит апостол, – вам нравятся духовные дары, целью их должно быть назидание; ваше возвышение лишь тогда истинно и достойно похвалы, когда церковь получает от него плод. Впрочем, из-за этого Павел не разрешает стремления к возвышению, даже с пользою для церкви, но, исправляя этот недостаток, показывает, как далеки коринфяне от того, к чему стремятся. Одновременно он учит, каких людей следует особенно ценить, а именно: чем усерднее кто-либо занят назиданием, тем больше достоинства он приобретает. Однако наше дело – стремиться только к одной цели: чтобы Господь наш возвышался, и Царство Его возрастало день ото дня. Духами апостол метонимически называет здесь духовные дары, подобно тому, как дух учения, разумения или рассудительности означает само духовное учение, разумение или рассудительность. В любом случае надо держаться того, чему Павел учил ранее: один и тот же Дух по Своей воле раздает разным людям разные дарования.

стих 13

А потому, говорящий на незнакомом языке (говорящий на языке). Здесь имеет место упреждение возможного возражения. Кто-то вполне мог бы сказать: значит, владеющий чужим языком получил бесполезный дар? Но зачем же скрывать то, что можно выказать с прославлением Бога? И Павел называет средство исправления этого порока: пусть таковой просит у Бога дара истолкования; если же он его лишен, то пусть воздержится от внешней помпы.

стих 14

Ибо когда я молюсь на незнакомом языке. Хотя апостол мог использовать и этот пример для подтверждения сказанного ранее, он, на мой взгляд, преследует здесь иную цель. Ибо вполне вероятно, что коринфяне грешили и в этом вопросе: они не только разговаривали, но и молились на чужих языках. Впрочем, оба злоупотребления проистекали из одного источника и относились к одному роду.

Что означает молиться на языке, ясно из предыдущего контекста. Это значит произносить молитву на незнакомом наречии. Что же означает здесь слово «дух» объяснить нелегко. Толкование Амвросия, отнесшего сказанное к Духу, получаемому нами в крещении, лишено не только оснований, но и какого-либо правдоподобия. Августин истолковал изящнее, отнеся это слово к способности восприятия, постигающего идеи и символы отдельных вещей, то есть к способности души, низшей по сравнению с умственным разумением. Еще вероятнее мнение тех, кто думает, что здесь говорится о духе, исходящем из гортани, то есть о дыхании. Но такому толкованию противоречит то обстоятельство, что в течение настоящего рассуждения Павел употребляет слово «дух» в одном и том же смысле. Больше того, в этом случае будет иметь место частый повтор. Ведь коринфяне гордились этим почетным званием. И Павел вполне им его разрешил. Но одновременно он указывает, сколь порочно злоупотреблять столь добрым и известным прозвищем. Апостол как бы говорит: ты претендуешь на дух, но зачем все это, если он бесполезен? На этом основании я и вынужден согласиться со Златоустом по поводу значения слова «дух». Он толкует его, как и раньше, разумея под ним духовный дар. Таким образом, фраза «мой дух» означает то же, что и ниспосланный мне дар.

Но здесь возникает новая проблема: невероятно (по крайней мере, мы нигде об этом не читаем), чтобы кто-то говорил на незнакомом для себя языке по внушению от Святого Духа. Ведь дар языков посылался не для шума, а для общения. Как было бы смешно, если бы Дух Божий заставлял язык римлянина произносить слова на греческом, совершенно неизвестные говорящему! Подобно тому, как обучают воспроизводить человеческие слова попугаев, сорок и ворон! Если же наделенный даром языков говорил с пониманием и смыслом, Павел напрасно утверждает, что дух молится, а ум остается бесплодным. Ибо ум в таком случае непосредственно связан с духом.

На все вышесказанное отвечу так: Павел говорит здесь с целью научения. Он исходит из предположения того, чего на самом деле не было. Апостол спрашивает: если дар языка отделить от разумения, так, что говорящий будет варваром и для себя, и для других, что он достигнет от своего бормотания? Называть же ум ακαρπον потому, что церковь не по лучает от него никакой пользы, весьма натянуто. Ведь Павел говорит здесь о частных молитвах. Итак, согласимся с тем, что апостол разделяет соединенные друг с другом вещи с целью нашего научения, но не потому, что так могло бы быть, или обычно происходило. В таком случае смысл становится ясным. Если я молюсь на незнакомом мне наречии, и Дух подсказывает мне конкретные слова, то молится Дух, управляющий моим языком, но ум мой или блуждает вдали, или, по крайней мере, вовсе не участвует в молитве.

Отметим: Павел считает большим пороком то, что ум не участвует в молитвословии. И не удивительно: ибо что еще мы делаем, молясь, как не изливаем перед Богом свои помышления и желания? Кроме того, поскольку молитва есть духовное почитание Бога, разве может быть что-либо более чуждым ее природе, чем упражнение уст, а не души? И это было бы известно всем, если бы дьявол не оглупил мир настолько, что люди поверили, будто молятся правильно, только двигая губами.
Паписты настолько упорны в своем безумии, что не только оправдывают не понятные никому молитвы, но и требуют от несведущих бормотать совершенно незнакомые им слова. Между тем, они насмехаются над Богом путем утонченного софизма, говоря, что в молитве вполне достаточно целевого намерения. То есть, Богу вполне угодно такое почитание, если какой-нибудь испанец на немецком языке станет Его проклинать и думать при этом о чем-либо мирском, лишь бы перед произнесением молитвенной формулы его намерение было хотя бы слабо обращено к Богу.

стих 15

Стану молиться духом. Кто-то мог бы возразить и сказать: значит, дух совершенно бесполезен в молитве. Поэтому Павел учит: надлежит молиться и духом, лишь бы при этом присутствовал разум, то есть разумение. Итак, он допускает и одобряет использование в молитвах духовного дара. Но одновременно требует самого главного: наш ум не должен оставаться праздным.

Говоря же «буду петь», апостол под частным подразумевает общее. Коль скоро цель песнопений – восхваление Бога, под пением апостол понимает благословение, или благодарение, Бога. Ведь в своих молитвах мы либо просим что-нибудь у Бога, либо признаем ниспосланные от Него благодеяния.

Из этого отрывка мы также заключаем: обычай петь уже тогда распространился среди верующих. Об этом сказано даже у Плиния, который спустя по меньшей мере сорок лет после смерти Павла писал, что христиане имели обычай перед рассветом воспевать гимны Христу. И я не сомневаюсь, что в отношении песнопений христиане с самого начала подражали обряду иудейской церкви.

стих 16

Если ты будешь благословлять духом. До сих пор апостол показывал, сколь суетными и бесплодными для каждого из нас будут молитвы, в которых к голосу не присоединяется разум. Теперь апостол переходит к молитвам общественным. Если собрание не понимает того, кто придумывает или возглашает молитвы от имени народа, то как простолюдины присоединят свой голос в конце, чтобы принять в них участие? Ведь общение в молитве бывает лишь в том случае, если у всех – единый помысел и одно желание. Подобное происходит и при благословениях, в которых мы благодарим Бога.

«Говорить» означает у Павла ситуацию, когда кто-то из служителей громко произносит молитвы, а весь народ внутренне и до самого конца присоединяется к его словам. Тогда все говорят «аминь», исповедуя, что молитва, произнесенная одним, была общей для всех. Известно, что слово «аминь» еврейское и производится из того же корня, что и вера или истина. Итак, оно служит подтверждением как утверждаемого, так и желаемого. Далее, поскольку это слово употреблялось иудеями очень долго, оно по этой причине перешло к язычникам. И греки пользовались им так, как если бы оно принадлежало их языку. Итак, речь идет о молитвенной формуле, распространенной во всех народах. И Павел говорит: если в торжественной молитве ты используешь непонятное наречие, не разумеемое неучами и простолюдинами, среди которых ты говоришь, между тобой и ими не будет общения в молитве. Тогда твоя молитва или твое благословение перестанут быть общественными. Почему? Потому что никто не может сказать «аминь» молитве или песнопению, если их не поймет.
Однако то, что отвергает Павел, паписты считают вполне освященным и законным. В этом проявляется их удивительное бесстыдство; больше того, это ярчайший пример, показывающий нам, какой разнузданной вседозволенностью обладает сатана в царстве папы. Что может быть яснее слов Павла: простолюдин не может участвовать в общественной молитве, если не понимает, что в ней говорится? Разве можно яснее и понятнее запретить совершать общественные благодарения и молитвы не на народном языке? Но паписты, ежедневно делая то, что запрещает Павел, неужели не превращают при этом в неуча его самого? И соблюдать с наивысшим благоговением то, чему он не велит быть, разве не означает открытого презрения к Богу? Итак, мы видим, сколь безнаказанно резвится среди них сатана. И дьявольское превозношение папистов выдает себя также в том, что, будучи обличенными, они не только не каются, но и готовы защищать свое заблуждение с помощью огня и меча.

стих 18

Благодарю и т.д. Поскольку многие порицали чужие способности, которыми не обладали сами, Павел, дабы не казалось, будто он по злобе или зависти преуменьшает дар языков, упреждает подобное подозрение и ставит себя выше остальных в отношении этого дара. Смотрите, – говорит апостол, – моя речь не должна вызывать у вас подозрения, словно я уничижаю то, чем не обладаю сам; если устроить состязание в знании языков, никто из вас со мною не сравнится; и хотя я мог бы расхваливать (venditare) это свое знание, все же назидание я ценю больше. Сказанное добавляет учению Павла немало авторитета, ибо он проповедовал его безо всякой корысти. Впрочем, дабы не показалось, будто апостол превозносится, ставя себя выше прочих, все свои дарования он относит к Богу, умеряя скромностью собственную похвалу.

стих 19

Хочу лучше пять слов. Высказывание Павла содержит гиперболу, если только не понимать пять слов как пять предложений. И коль скоро апостол, способный блистать говорением на языках, добровольно от этого воздерживается, стремясь к одному лишь назиданию безо всякой помпезности, он тем самым обличает ветреное тщеславие тех, кто желал выделяться пустым и никчемным бормотанием. Одновременно авторитет апостола должен был весьма помочь в том, чтобы отвадить коринфян от подобной суеты.

стих 20

Братия! Не будьте дети умом. Апостол идет дальше. Он показывает, насколько обезумели коринфяне. Ведь в качестве особого блага они желали себе того, что Господь грозился послать народу, желая поразить его тягчайшей карой. Какое безумие – жадно и усердно стремиться к тому, что Бог рассматривает как проклятие! И чтобы лучше понять мысль апостола, отметим: эта фраза из Исаии (28:11) привязана к тут же добавленному апостолом свидетельству. Но переводчиков обмануло то, что они не обратили внимания на контекст. И дабы устранить всякое заблуждение, сначала объясним сказанное Исаией. Рассмотрим внимательнее слова апостола. В соответствующей главе своей книги пророк Исаия яростно обрушивается на десять колен, осквернивших себя всевозможными беззакониями. Все утешение пророка состояло в том, что у Бога сохранялся неиспорченный народ в колене Иуды. Но вскоре он начинает оплакивать и его порочность. И оплакивает тем горше, что на исправление его не оставалось никакой надежды. Исаия говорит от имени Бога: кого научу знанию? Вскормленных молоком матери? Оторванных от сосцов? Этим он хочет сказать, что они не более восприимчивы к учению, чем младенцы, недавно питавшиеся молоком.

Затем следуют слова: заповедь к заповеди, наставление к наставлению, повеление к повелению, указание к указанию, немного здесь, немного там. Этими словами Бог как бы передразнивает иудеев и изображает свойственные им нерадивость и лень. Он как бы говорит: обучая их, Я напрасно трачу Свое время; все безуспешно, коль скоро они чрезмерно невежественны и тут же забывают все, чему научились долгими стараниями. И снова вывод: кто говорит с этим народом, тот словно бормочет и говорит на чужом языке. Именно это место и цитирует Павел. Он хочет сказать: народ был поражен такой слепотой и таким безумием, что понимал говорящего с ним Бога не больше, чем какого-то варвара или чужестранца, болтающего на незнакомом наречии. А это – ужасное проклятие. Апостол не приводит сказанного пророком дословно, ибо ему было вполне достаточно только указать на данный отрывок, дабы сами коринфяне, получив соответствующее наставление, размыслили над ним тщательнее.
Говоря же, что сказанное написано в законе, Павел не нарушает установившуюся терминологию. Ведь пророки не несли отдельного от закона служения, будучи его верными толкователями. И все учение их было как бы дополнением к закону. Поэтому законом названо здесь все Писание, составленное до пришествия Христова. И Павел делает вывод: братия, надо остерегаться младенческого неразумия, столь сурово порицаемого пророком, дабы глас Божий не звучал в ваших ушах бесплодно; если же вы отвергаете предъявленное вам пророчество и предпочитаете восхищаться пустыми звуками, разве это не значит добровольно навлекать на себя проклятие Божие?
Далее, дабы коринфяне не возразили, сказав, что в других отрывках младенческий настрой, наоборот, восхваляется, Павел упреждает эту возможность и увещевает их быть младенцами на злое, но не младенцами по уму. Отсюда мы заключаем, сколь бесстыдно поступают те, кто выдает невежество за христианскую простоту. Павел хочет, чтобы умом все верующие были, насколько возможно, совершенны. Папа же, поскольку легче обманывать ослов, нежели людей, под предлогом простоты велит всем своим оставаться неучами. Отсюда видно, что представляет собой папское правление, и сколь отличается оно от установления Христова.

стих 22

Итак языки суть знамение (итак языки вместо знамения). Это место можно истолковывать двояко и относить слово «итак» либо только к ближайшему предложению, либо ко всему предыдущему рассуждению. Если выбрать первое, смысл будет таким: смотрите, братья, то, что вы желаете столь сильно – вовсе не благодеяние Божие верующим, а кара, насылаемая на неверующих. И Павел имеет в виду не постоянное использование языков, но вполне определенный и конкретный случай. Если же кто-то предпочтет отнести сказанное ко всему предыдущему рассуждению, возражать не стану, хотя меня вполне устраивает и первое толкование.

Если же понимать обобщенно, смысл будет следующий: языки, постольку, поскольку даны в качестве знамения, то есть, в качестве чуда, предназначены собственно не для верующих, а для неверующих. Разнообразным было использование языков. Отчасти оно было вынужденным, поскольку разнообразие народных наречий не должно было мешать апостолам сеять Евангелие по всему миру. А с помощью языков апостолы могли свободно общаться со всяким народом. Кроме того, дар языков или производил впечатление на неверующих, или устрашал их лицезрением чуда. Ведь цель как других чудес, так и этого чуда, состояла в том, чтобы приготовить к послушанию Христу тех, кто ранее был Ему чужд. Верующие же, уже посвятившие себя Его учению, не до такой степени нуждались в подобной подготовке. Итак, коринфяне напирали на этот дар неправильно и неуместно, презирая в то же время пророчество, особо и в собственном смысле предназначенное для верующих, и поэтому обязанное быть для них желанным. В языках же внимание их привлекало одно лишь чудо.

стих 23

Если вся церковь сойдется. Поскольку коринфянами овладела глупая и порочная страсть, они вовсе не замечали своего порока. И Павел учит их: они подвергнутся насмешкам нечестивых и неучей, если последние, придя на их церковное собрание, застанут их не говорящими, а издающими непонятные звуки. Ибо какой неуч не сочтет, что не безумны люди, вместо разумной речи попусту сотрясающие воздух? Люди, занятые подобной глупостью, несмотря на то, что собрались услышать божественное учение? Слова Павла весьма язвительны: вы в восторге от самих себя, – говорит он коринфянам, – а между тем нечестивые и неучи осмеивают вашу нелепость; итак, вы не видите даже того, что ясно видно неученым и неверующим.

Но Златоуст задает здесь следующий вопрос: коль скоро языки даны в знамение неверующим, почему же, по словам апостола, они будут их высмеивать? И отвечает так: языки служили знамением, приводившим неверующих в изумление, но не наставляющим или изменяющим их к лучшему. Тем не менее, Златоуст добавляет, что знамение казалось неверующим беснованием в силу их собственной порочности. Но мне не нравится такое решение вопроса. Ибо какое бы впечатление ни производило чудо на неверующего или неуча, как бы ни чтил он в нем дар Божий, он не перестанет из-за этого высмеивать или осуждать неуместное употребление этого дара. Он скажет себе: чего хотят достичь эти люди, напрасно изнуряющие себя и других? Зачем говорить так, чтобы при этом ничего не сказать? Таким образом, Павел имеет в виду следующее: неверующие и неучи будут заслуженно осуждать безумие коринфян, как бы те сами себе ни нравились.

стих 24

Но когда все пророчествуют. Ранее апостол учил, насколько пророчество полезнее для верующих по сравнению со знанием языков. Теперь же он учит тому, что полезно не только для них, но и для внешних. И для коринфян это – самый веский и обличительный довод. Ибо сколь порочно недооценивать дар полезный и внутри и вне Церкви, и между тем держаться за другой, бесполезный для домашних и создающий преткновение для чужих! Апостол видит плод пророчества в том, что оно вызывает совесть нечестивого на суд Божий. Оно так поражает его живым ощущением этого суда, что он, ранее спокойно презиравший здравое учение, вынужден теперь воздать славу Богу.

Впрочем, этот отрывок будет еще легче понять, если сравнить с ним сказанное в Hebrews 4:12: Слово Божие живо и действенно, и проникает глубже любого меча обоюдоострого, доставая до разделения души и духа, сочленений и мозгов, творя суд над помышлениями сердца. И здесь, и там проповедуется одна и та же действенность Слова Божия, но полнее и яснее в отрывке из Послания к Евреям. Что же касается настоящего места, то теперь нетрудно понять, что значат слова обличать и судить. Совесть человека пребывает в оцепенении, ее вполне устраивают собственные злые дела, покуда она заволакивается тьмою невежества. Неверие – это, в конечном итоге, летаргический сон, усыпляющий все чувства. Но Слово Божие проникает до самых отдаленных тайников души и словно внесенным светильником рассеивает их мрак, стряхивая с души смертельное оцепенение. Итак, неверующие обличаются в следующем смысле: понимая, что имеют дело с Богом, они впадают в серьезное волнение и трепет. Их также подвергают суровому суду. Ведь ранее, спрятавшись в своем мраке, они не видели собственной гнусности; теперь же, после извлечения их на свет, нечестивые вынуждены против себя свидетельствовать.

Фразу «всеми обличается, всеми судится» отнеси к тем, кто пророчествует. Ведь немного выше апостол говорил: но когда вы все пророчествуете. Павел выразительно пользуется здесь словом «все», дабы устранить небрежение пророческим даром. По его словам, неверующий обличается не потому, что пророк намеками или открыто выносит ему приговор, но потому что совесть самого слышащего узнает из учения пророка о собственном осуждении. Он судится, поскольку обращается к самому себе и, устроив самопроверку, узнает о себе то, чего ранее не знал. Сюда же относится сказанное Христом: Дух, придя, обличит мир о грехе (John 16:8). Именно об этом говорит апостол в сразу же следующей фразе: «тайны сердца его обнаруживаются». На мой взгляд, он имеет в виду не то, что остальные узнают, каков он на самом деле, а скорее то, что совесть его пробудится, осознав ранее неизвестное ей собственное зло.

Но здесь Златоуст снова спрашивает: как пророчество может быть столь действенным для обличения неверующих, если сам Павел ранее говорил, что оно дано не им. На этот вопрос он отвечает так: пророчество, действительно, им дано, но не как бесполезный знак, а как повод для назидания. Я же думаю, что проще и лучше было сказать по-другому: пророчество дано грешникам, однако не погибающим, сердца которых ослепил сатана, дабы те не видели сияющий в нем свет. И будет лучше, если мы соединим эту фразу с пророчеством Исаии (28:11), где он ведет речь о неверующих, для которых пророчество бесплодно и бесполезно.

стих 25

И он падет ниц и поклонится (пав ниц, поклонится). Ибо смирить плотскую гордыню может только истинное познание Бога. И пророчество подводит нас именно к нему. Итак, природа и сила пророчества заключаются в том, чтобы сбросить людей с высоты их гордыни и заставить их, пав ниц, поклониться Богу. Впрочем, для многих пророчество остается бесполезным, больше того, некоторые становятся от него хуже. Но Павел приписывает эту силу пророчеству не в том смысле, что оно всегда ее выказывает. Он только дает понять, какая от него польза, и в чем состоит его служение. Великая похвала пророчеству! Ведь оно заставляет неверующих признать, что Бог находится со Своим народом, и в собрании оного сияет Его величие.

стих 26

Итак что же. Апостол говорит о врачевстве, способном излечить указанный им недуг. Во-первых, надо давать место всем дарам, но по очереди и в меру. Во-вторых, церковь должна заниматься не бесполезными упражнениями, но стремиться к назиданию во всех своих делах. О назидании апостол говорил прежде, и говорил следующим образом: каждый, наделенный каким-нибудь даром, должен стараться употреблять его ради общей пользы. Ведь именно так следует понимать слово «каждый», а вовсе не в обобщающем смысле, словно все до одного были наделены каким-нибудь видом подобной благодати.

стих 27

Если кто говорит на незнакомом языке (говорит на языке). Теперь апостол говорит о порядке говорения на языках и предписывает его надлежащий способ. Если кто-то хочет говорить на языках, пусть говорят двое или трое, по крайней мере, не больше трех, и пусть тут же присутствует истолкователь. Без толкователя от языков нет пользы. Значит, пусть знающие их воздержатся в этом случае от их употребления. Отметим, что апостол не повелевает, а только разрешает. Ибо церковь без всякого неудобства могла бы обойтись без дара языков, нуждаясь в них лишь настолько, насколько последние помогают пророчеству. Таковы сегодня еврейский и греческий языки. Но Павел допускает использование языков, дабы не казалось, что он лишает верующих какой-либо духовной благодати. Хотя и это могло бы показаться неразумным, ибо раньше апостол говорил, что языки полезны неверующим, и при этом лишь постольку, поскольку являются знамениями. Отвечаю: хотя бы чудо производилось прежде всего ради неверующих, отсюда не следует, что оно никоим образом не относится к верующим. Если же слова о том, что незнакомый язык есть знамение для неверующих, понимать в смысле Исаии, мысль апостола предстанет совершенно по-иному. Он допускает языки, но так, чтобы соединенное с ними истолкование проясняло все.

Итак, апостол устраняет порок коринфян наилучшим возможным средством. Он не отвергает никакой Божий дар, позволяя всем Его благодеяниям проявляться среди верующих. Однако Павел предписывает способ использования того или иного дара, дабы место славы Божией не заняло тщеславие, и дабы меньший дар не мешал использованию большего. Одновременно апостол ставит условие – не допускать пустого и лишенного плода бахвальства.

стих 28

Говори (говорит) себе и Богу. Пусть они пользуются, – говорит апостол, – своим даром в своей же совести и благодарят за это Бога. Именно так я и толкую фразу «говорить себе и Богу». Она означает следующее: признавать в самом себе ниспосланную Им благодать, сопровождать ее благодарением, и пользоваться ею как бы для самого себя, когда неуместно выказывать ее перед другими. Ибо апостол противопоставляет этому тайному говорению открытое, которое он запрещает устраивать в церкви.

стих 29

Пророки … двое или трое. Апостол устанавливает определенные рамки также для дара пророчества. Ибо, как говорят в народе, множественность порождает неразбериху. И это истинно, поскольку подтверждается нашим повседневным опытом. Однако Павел не столь строго ограничивает число говорящих, как в случае с языками. Ибо нет никакой опасности посвящать пророчеству большее время. Напротив, подобное усердие было бы весьма похвально. Однако Павел имеет в виду людскую немощь и то, что она способна усвоить за один раз.

И все же остается вопрос: почему апостол устанавливает одно и то же число говорящих как для пророчества, так и для языков? Разве что в отношении последних он подчеркнуто добавляет слово «много». Ведь если языки менее полезны, чем пророчества, использование их должно быть более редким. Отвечаю: под языками в том смысле, в котором здесь их понимает Павел, имеются в виду и пророчества. Ведь языки употребляются или для изъяснения, или для молитвы. В первом случае толкователь исполняет роль пророка. Таким и было главное, а также весьма частое употребление пророческого дара. Апостол же лишь устанавливает ограничение, дабы пророчество не надоедало и не падало от этого в цене. Кроме того, он не хочет, чтобы менее опытные похищали у лучших право и возможность поучать. Павел хочет, чтобы те, кому он присваивает проповедническое служение, поставлялись открыто из числа самых выдающихся посредством общего голосования церкви. Но известно, что в этой ситуации большую пронырливость проявляют весьма посредственные и малоученые люди. Так что истинна пословица о том, что невежеству свойственна дерзость. И Павел хочет предотвратить подобное зло, возлагая обязанность говорить лишь на двух или трех пророков.

Прочие пусть рассуждают. Дабы не давать кому-то повода для жалоб, словно он желает подавить и похоронить ниспосланный ему Божий дар, Павел показывает, как можно пользоваться этим даром во благо церкви, даже храня при этом молчание. Им можно пользоваться, раздумывая о том, что говорят другие. Весьма полезно присутствие людей, опытных в рассуждении, не позволяющих здравому учению извращаться мошенничеством сатаны или искажаться какими-то нелепостями. Итак, Павел утверждает: прочие пророки, даже храня молчание, будут весьма полезны для церкви.

Но представляется весьма глупым позволять людям судить об учении Божием, которое должно приниматься безо всяких споров. Отвечаю на это: учение Божие не подчиняется здесь суждению людей. Говорится лишь, что люди, руководствуясь Духом Божиим, должны размышлять над тем, от Бога ли исходит произносимое слово, или же, о чем будет сказано ниже, под предлогом откровения нам преподается простое человеческое измышление.

стих 30

Если же другому из сидящих будет откровение. Это – вторая польза, которую могут принести пророки, даже храня молчание. Ведь им обязательно дадут возможность говорить, когда наступит подходящий случай. Посему у пророков нет причин жаловаться на то, что им связывают дух или затыкают рот. Ибо у каждого по мере необходимости остается возможность и свобода говорить, лишь бы никто, больше потакая себе, нежели служа другим, не пользовался ею несвоевременно. И подобную скромность апостол требует от всех, дабы каждый уступал другому, если тот способен принести большую пользу. В этом и состоит подлинная духовная свобода: не в том, чтобы каждому позволялось наобум вещать все, что ему вздумается, но в том, чтобы все, от малого до великого, добровольно подчинялись порядку и слушали одного и того же Духа, чьими бы устами Он ни говорил. Что же касается надежности откровений, то о ней будет сказано немного ниже.

стих 31

Все один за другим (каждый по отдельности) можете. Во-первых, говоря «все», апостол имеет в виду не всех верующих вообще, но лишь тех, кто наделен соответствующими способностями. Во-вторых, он хочет сказать не то, что у всех должны быть одинаковые возможности для научения, но то, что каждый должен учить реже или чаще в зависимости от того, какую пользу получает народ. Апостол как бы говорит: никто не останется без дела навечно. Ведь повод для научения сегодня предоставлен одним, а завтра – другим.

Апостол добавляет: «чтобы всем поучаться». И хотя эта фраза относится ко всему народу, все же, прежде всего, Павел имеет в виду пророков, поскольку сказанное больше всего подходит именно к ним. Никто никогда не станет хорошим учителем, если сам не будет выказывать обучаемость и готовность к восприятию знаний. Ведь нет никого, кто был бы настолько совершен в учении, что не получал бы пользу, слушая других. Итак, все должны исполнять учительское служение так, чтобы всякий раз, как другим представится возможность назидать церковь, не отказываться занять место ученика.

Затем идет фраза о том, чтобы «всем получать утешение». Отсюда можно вывести: служители Христовы должны быть далеки от зависти и радоваться от души, что не они одни, а кто-то еще отличается присущим им дарованием. Священная история гласит, что именно так и был настроен Моисей. Ибо когда его слуга, воспылав из-за глупой ревности, опечалился, что и другим дана благодать пророчества, Моисей, упрекая его, сказал (Numbers 11:28): о, если бы весь народ Божий обладал таким же достоинством, как и я. Действительно, благочестивым служителям доставляет великое утешение видеть, как Дух Божий, орудиями Которого они являются, действует и в других людях. От этого они немало укрепляются в своей готовности служить. Утешение также состоит в том, что множество служителей и свидетелей способствует распространению Слова Божия.

Впрочем, поскольку глагол παρακαλείθαι, которым здесь пользуется Павел, несет двойной смысл, можно было бы перевести и так: «всем получать ободрение». И это вполне соответствовало бы контексту. Ведь нам для большего стимула к исполнению своего служения порою бывает полезно послушать мнение других.

стих 32

И духи пророческие. Вот одна из причин, по которой необходимо чередование выступающих. Ибо порою один пророк может кое в чем исправить учение другого. Несправедливо, – говорит Павел, – чтобы кто-то был полностью неподсуден другим. Поэтому по общему согласию очередь на выступление иногда переходит к тому, кто до этого сидел молча.

Это место кое-кто понял превратно: словно Павел сказал, что пророки Господни не похо жи на одержимых, находящихся вне себя с того момента, как на них снизошел ένθουσί ασμός. Истинно, что пророков Божиих никогда не оставляет разум, однако эта мысль не имеет никакого отношения к настоящему отрывку. Ибо апостол (как уже говорилось) хочет сказать следующее: всякий подлежит суду других, и всех слушают лишь с тем условием, что учение их не противится проверке.

Однако и такое толкование не лишено трудностей: ведь апостол утверждает здесь подчинение духов. Хотя речь, безусловно, идет о дарах, все же непонятно, как люди могут судить о пророчестве, данном от Святого Духа, без того, чтобы оценивать Сам Дух? В таком случае проверке будет подлежать и Слово Божие, открываемое нам Духом. Но оскорбительность подобной ситуации ясна сама собой, не требуя никаких иных доказательств. Так вот, я отрицаю, что Дух или Слово Божие подлежат такого рода проверке. Величие Святого Духа остается неповрежденным, и Он судит других, не судясь при этом Сам. Также сохраняется почтение и к Слову Божию: его следует принимать без споров, как только оно возвещено.
Итак, спросишь ты, что же в таком случае подлежит проверке? Отвечаю: если очевидно, что кому-то дано откровение, он вместе со своим даром становится, безусловно, выше любого расследования. Нет никакого подчинения там, где есть полнота откровения; но, поскольку Бог каждому дает Духа в меру, и даже при самом великом Его изобилии чегото всегда недостает, не удивительно, если никто не возвышается настолько, чтобы свысока смотреть на всех и не иметь над собой никакого судьи.
Теперь мы видим, как можно проверять дары Святого Духа без всякого оскорбления в Его адрес. Больше того, даже там, где после тщательного испытания не обнаружится ничего достойного упрека, все же останется нечто, требующее шлифовки. Итог таков: дар Духа подлежит проверке в том смысле, что пророки должны исследовать, исходит ли предлагаемое другими от Святого Духа? И если будет ясно, что автором является Сам Дух, все колебания следует отбросить.

Однако остается еще один вопрос: каково правило этой проверки? На этот вопрос можно отчасти ответить устами самого Павла, который в Romans 12:6 подводит даже пророчество под правило христианской веры. Однако касательно испытания, не подлежит сомнению, что им должны управлять Слово и Дух Божий, дабы одобрялось и принималось лишь то, о чем доказано, что оно исходит от Бога, а все отвергаемое отвергалось лишь через Его Слово. И наконец, последнее – на этом разбирательстве председательствует Сам Бог, а людям отведена лишь роль Его глашатаев.

Из сказанного Павлом можно вывести, какое богатство и разнообразие даров имелось в коринфской церкви. Пророки составляли в ней целое сообщество, так что им было трудно установить между собою очередность. Одним словом, разнообразие даров было таким, что даже имелся какой-то их излишек. Отсюда мы делаем вывод о нашей собственной немощи и даже нищете. Но все это – справедливое наказание за нашу же неблагодарность. Ибо богатство Божие не оскудело и щедрость Его не иссякла, но мы как недостойны получения Его даров, так и не способны вместить Его щедроты. Хотя пока еще вполне достаточно света и научения, лишь бы не исчезло усердие к благочестию и проистекающий из него плод.

стих 33

Бог не есть Бог неустройства. Здесь подразумевается слово «творец» или что-то в этом роде. Это, действительно, в наивысшей степени полезное утверждение. Оно учит нас, что Богу может служить лишь тот, кто любит мир и стремится к миру. Там же, где имеется страсть к спорам, Бог, определенно, не царствует. И как легко об этом говорить! Как все единодушно этому вторят! И, между тем, многие ссорятся без всякого повода и, желая хоть как-то выделиться и чем-то казаться, сеют в церкви смуту.

Итак, будем помнить: вынося суждение о Христовых слугах, надо обращать внимание на следующий признак: стремятся ли они к миру и согласию, ведут ли себя спокойно и избегают ли по мере сил споров? Лишь бы под миром мы разумели тот, узами которого является истина Божия. Ведь, если предстоит сражаться с нечестивыми учениями, то даже если небо упадет на землю, борьбу все равно следует продолжать. Прежде всего, надо стремиться к тому, чтобы истина Божия не подлежала сомнению, но если нечестивые на нее восстают, и на них, в свою очередь, следует восстать, не боясь при этом обвинения в смуте. Ибо проклят тот мир, залог которого – отпадение от Бога, и благословенна та война, которая необходима для защиты Царства Христова.

Так бывает во всех церквах (как и во всех церквах). Сравнение относится не только к предыдущему предложению, но и ко всему сказанному выше. Апостол как бы говорит: до сих пор я заповедывал вам лишь то, что соблюдается и в прочих церквах. Через это они и живут в мире. Итак, заимствуйте то, спасительность чего другие церкви проверили на собственном опыте, то, что в наибольшей степени способствует сохранению мира. И слово «святых» несет на себе эмфазу: апостол как бы утверждает, что правильно устроенные церкви находятся вне всяких подозрений.

стих 34

Из этого становится ясным еще один порок коринфской церкви: на священных собраниях коринфяне давали место и чуть ли не предоставляли вседозволенность женской болтливости. Итак, апостол запрещает женщинам говорить на собраниях с целью обучения других или пророчества. И это следует понимать в отношении обычного служения женщин, или же относить к тому случаю, когда имеется уже обустроенная церковь. Ибо может возникнуть необходимость, требующая, чтобы женщина получила право говорить. Но Павел имеет в виду лишь то, чему подобает быть в правильно обустроенном собрании.
34) Быть в подчинении, как и закон говорит. Но какое отношение к настоящей мысли апостола имеет подчинение, к которому закон принуждает женщин? Что мешает женщинам, скажет кто-нибудь, одновременно и подчиняться, и учить? Отвечаю: учительское служение в церкви связано с предстоятельством, и поэтому противоречит подчинению.

Как непристойно было бы, если бы та, которая подчинена одному из членов церкви, предстоятельствовала всему ее телу! Итак, довод апостол основан на сравнении противоположностей: если женщина подчинена, значит, она лишена власти публично учить. Действительно, везде, где уважалась природная благообразность, женщин во все века отстраняли от общественного управления. Да и всеобщий здравый смысл диктует нам, что женовластие порочно и постыдно. Больше того, когда в Риме им было позволено выступать в суде, наглость Каии Афрании привела к тому, что вскоре им это запретили. Но довод апостола весьма прост. Власть учить чужда женской природе, поскольку, если женщина учит, она, вопреки положенному ей подчинению, руководит всеми, и в том числе мужчинами.

стих 35

Если же они хотят чему научиться. Дабы не показалось, что женщины, таким образом, лишаются возможности обучаться тому, чего они не знают, Павел велит им спрашивать в частном порядке и не затевать публичных обсуждений. Говоря же о мужьях, апостол не запрещает женщинам обращаться, если понадобится, и к пророкам. Ведь далеко не все мужья способны отвечать вразумительно.

Но коль скоро Павел ведет здесь речь о внешней благопристойности, ему было достаточно просто указать на то, что является неприличным, и предостеречь от этого коринфян. Между тем, дело разумного читателя понять, что вещи, о которых здесь говорится, безразличные и как бы промежуточные. В них нет ничего непозволительного, кроме разве того, что они противоречат пристойности и назиданию.

стих 36

Разве от вас вышло. Упрек апостола звучит несколько сурово, однако он должен был обуздать гордыню своих слушателей. Ведь они были влюблены в себя сверх всякой меры и не терпели, чтобы их и что-то, связанное с ними, в чем-либо порицали. Итак, апостол спрашивает: разве вы единственные, разве вы первые или последние христиане в этом мире? От вас ли, – говорит апостол, – вышло Слово Божие? То есть, у вас ли оно стало проповедоваться впервые? И закончилось ли оно на вас? То есть, разве оно не стало распространяться дальше? Сюда же относится и увещевание коринфян не полагаться на свои измышления и обычаи, отбрасывая при этом прочие доводы. Так что учение Павла носит общий характер: никакая церковь не должна быть привержена только себе, пренебрегая при этом другими, но все должны протягивать друг другу руку помощи и лелеять взаимное общение. И насколько требует стремление к согласию, одни должны приспосабливаться к другим.

Но спрашивается: если какая-нибудь церковь идет впереди другой по старшинству, должна ли она обязывать ту, другую, соблюдать свои установления? Ведь именно на это, кажется, и намекает здесь Павел. Например, иерусалимская община была матерью всех

церквей, поскольку из нее и вышло Слово Господне. Могла ли она в таком случае присвоить себе право обязывать всех подражать своим установлениям? Отвечаю: Павел по своему обыкновению использует здесь не общий довод, но тот, который особым образом подходил коринфянам. Поэтому он больше имеет в виду людей, чем само существо вопроса. Так что из сказанного не следует с необходимостью, что все нижестоящие церкви во всем должны слушаться установлений высших. Причем даже сам Павел не присваивает себе права навязывать другим церквам обряды, принятые в Иерусалиме. Да исчезнет тщеславие, да исчезнет наглость, да исчезнут превозношение и презрение к остальным. И, наоборот, пусть будет усердие к назиданию, пусть соблюдаются скромность и благоприличие. Тогда в разнообразии обрядов не окажется ничего заслуживающего порицания.

Итак, будем помнить: здесь осуждается гордыня коринфян, которые, заботясь лишь о самих себе, проявляли абсолютную неблагодарность к церквам, от которых получили Евангелие, а также не стремились приспособиться к тем церквам, до которых благовестие дошло позже. О, если бы в наше время в отношении этого и других пороков больше не было никаких Коринфов! Но мы видим вокруг себя множество варваров, которые, не вкусив Евангелие сами, постоянно тревожат благочестивые церкви тираническим навязыванием своих законов.

стих 37

Если кто почитает себя пророком. Вот в чем рассудительность пророков, которую раньше столь сильно расхваливал Павел, а именно: они должны принимать все, что признают исходящим от Бога. Апостол велит им не исследовать Слово Божие как нечто сомнительное, но твердо принимать его в таком качестве. Ибо пророки обязательно признают его таковым, если будут правильно судить. Далее, право предписывать коринфянам правильное мнение по тем или иным вопросам Павел относит к своему апостольскому авторитету.

Он даже высказывает еще большую уверенность в своей власти, говоря: «кто не знает, пусть не знает». И подобная уверенность была, безусловно, позволительной для Павла, твердо осознававшего, что он получил откровение от Бога. Да и сами коринфяне должны были знать его и думать о нем не иначе, как об апостоле Господнем. Однако не каждый имеет право заявлять о себе такое. А если и заявит, подлежит заслуженному осмеянию изза своей дерзости. Ибо подобная самоуверенность уместна лишь тогда, когда дела соответствуют проповеди уст. Павел истинно утверждал, что его заповеди исходят от Господа, но многие претендуют на то же самое и при этом беззастенчиво лгут. В этом вопросе важно выяснить, говорит ли от Святого Духа или от собственного разума тот, кто не хочет подчиняться общему порядку. И если он окажется не чем иным, как простым орудием Святого Духа, то сможет спокойно провозгласить вместе с Павлом: отвергающие мое учение – не пророки и не духовные люди. Причем, он сделает это по праву, ведь, как было сказано в начале Послания, духовный судит обо всем.
Однако здесь можно задать вопрос: как мог Павел называть заповедями Господними те установления, о которых нет никакого свидетельства в Писании. Кроме того, возникает и другой вопрос: заповеди Господни связывают совесть, и их необходимо строго соблюдать, но заповеди Павла – просто установления для общественной церковной жизни, и соблюдение их не связано с подобной необходимостью. Все это так, но, по словам Павла, он заповедует лишь то, что согласуется с волей Божией. А Бог наделил его мудростью для установления как в Коринфе, так и в других местах внешнего церковного порядка. Причем вовсе не для того, чтобы он был нерушимым законом, каким являются установления, заповедующие духовное почитание Бога, но для того, чтобы этот порядок был полезным для всех детей Божиих, и им ни в коем случае не пренебрегали.

стих 38

Кто не разумеет (кто не знает). Древний перевод гласит так: о незнающем же и самом не будут знать. Однако такой вариант ошибочен. Ведь Павел только хотел лишить повода для споров склонных к любопрению людей, которые никогда не прекращают препираться под предлогом какого-то исследования, как будто вопрос им до сих пор не ясен. Или же апостол просто хочет сказать, что все, сомневающиеся в его словах, могут делать все, что им угодно. Павел как бы говорит: если кто-то не знает, я не буду его удерживать, ибо из-за этого достоверность моего учения не убавится; пусть таковой будет здравствовать, кем бы он ни был, вы же веруйте говорящему через меня Христу. В итоге, апостол хочет сказать следующее: сомневающиеся, спорщики, любители утонченных доводов, своими вопросами ни в чем не убавляют авторитет здравого учения и его истину, которая должна быть незыблемой для всех верующих. Одновременно он убеждает нас, что нам не должны мешать их постоянные колебания. Однако подобная высота души, презирающая все человеческие суждения, должна основываться на ясно познанной истине. Итак, подобно тому, как было бы превратной дерзостью упорно защищать однажды принятое мнение вопреки несогласию остальных, или упрямо придерживаться его, несмотря на их сомнения, так же, если нам ясно, что с нами говорит Бог, следует не обращать внимания на все препятствия или трудности, возникающие со стороны людей.

стих 39

Итак, братия. Ответ на главный сформулированный выше вопрос: хотя пророчество и надо предпочесть всем дарам как самое полезное, все же не стоит пренебрегать и прочими дарованиями. Апостол имеет в виду, что пророчество достойно того, чтобы все пламенно и упорно к нему стремились. Между тем, он увещевает не завидовать другим, обладающим этим редким и столь желанным даром. Больше того, он учит, отбросив всякое ревнование, с готовностью уступать славу другому человеку.

стих 40

Все должно быть благопристойно и чинно. Это – самый общий вывод, относящийся не только ко всему обсуждению, но и к отдельным его частям. Больше того, это – правило, с которым надлежит согласовывать все, касающееся внешнего порядка. Ранее апостол в разных местах Послания рассуждал о чинном устроении дел, теперь же он хочет подвести краткий итог сказанному, а именно: надо соблюдать благопристойность и избегать беспорядка. И эти слова показывают, что Павел не желал связывать совесть верующих вышеизложенными предписаниями, словно последние сами по себе необходимы. Он заповедал их лишь постольку, поскольку они способствуют благопристойности и миру. Отсюда (как я уже говорил) мы выводим неизменное учение о том, какой цели служит общественное устроение Церкви.

Господь потому оставил на наше усмотрение богослужебный порядок, чтобы мы не думали, будто именно в нем заключается правильное богопочитание. Между тем, Он не разрешает нам блудливую и разнузданную вседозволенность, но (так сказать) полагает для нее пределы. Или же Он так ограничивает данную нам свободу, чтобы то, что правильно, мы должны были усматривать из Его Слова. Итак, если этот отрывок истолковать правильно, он ясно покажет нам различие между тираническими законами папы, жестоким образом порабощающими совесть, и благочестивыми законами Церкви, устанавливающими дисциплину и порядок. Больше того, отсюда можно вывести, что справедливые законы не следует считать человеческими преданиями, ибо они основаны на общей заповеди Божией и ясно одобряются Им так, словно исходят из уст Самого Христа.